Та, что меня спасла
Шрифт:
У меня есть грудь – чувствительная и упругая. Он проводит по ней костяшками пальцев, задевая соски. Язык его оглаживает широко твёрдые горошины. Рот посасывает вершинки. Руки исследуют тело. Искры, искры, стоны.
У нас огромная кровать. У нас большая спальня. Здесь можно не стесняться и не закрывать рот ладонью: мы слишком далеко от всех. К тому же – отличная звукоизоляция. Эдгар постарался. Мой муж. Мой неистовый ураган. Неутомимый любовник.
Я сплошная эрогенная зона. Где бы он меня не тронул – ощущаю дрожь, хрустальный звон, горячий
Я уже влажная и горячая. Распахнутая настежь. Рука его касается плоти между ног. Пальцы медленно двигаются вниз, вверх, вниз, вверх. Поступательно, настойчиво, целеустремлённо. Ныряют вглубь и возвращаются.
Я вскрикиваю, кусаю губы, напрягаюсь. Бёдра мои двигаются в согласии с его рукой. Пытаюсь отсрочить неизбежное – извернуться, притянуть его к себе, но с ним бесполезно спорить. Он доминант и сделает так, как задумал. Ещё пара движений – и я рассыпаюсь разноцветным конфетти. Взмываю ввысь, чтобы потеряться в потоке света, в содроганиях экстаза…
– С днём рождения, Тая Гинц. Моя самая лучшая, самая прекрасная, самая любимая девочка, – губы его шепчут прямо мне в губы. Воздух входит из его рта в мой. Одно дыхание на двоих. Большего и не нужно.
И это не просто физиология: в последнее время мы очень близки. Каждую свободную минуту – рядом. Он приходит домой измочаленный и убитый. Ест мою стряпню и рассказывает какие-то мелочи, которые не могут меня расстроить.
Он бережёт меня. Хранит. Окружает заботой. И в то же время я не чувствую себя хрустальной вазой, над которой трясутся и сдувают пылинки, чтобы не повредить. Я живая и настоящая. Эдгар – искренний и естественный. Никаких пауз, недомолвок, натянутостей, неловкостей. К этому привыкаешь молниеносно.
Иногда мы смеёмся вместе. Эльза смотрит на нас влажными глазами, прижимает руки к сердцу и ничего не говорит. Она оберегает нас. Даёт возможность побыть наедине. Отдельно от всех. Нам это нужно.
Мы соскучились и никак не можем напиться, наглядеться друг на друга. Не знаю, как там бывает в хороших благополучных семьях. Сейчас я чувствую себя наполненной до краёв счастьем, маленькими нашими секретиками, взглядами, прикосновениями.
Мы как будто пишем новый сложный код, понятный только для нас двоих.
– Не могу к этому привыкнуть, – вздыхаю. Я ничего не помню. Мне девятнадцать и точка. А этот летний день и цифра двадцать один… Я почти уверена, что я та самая Настя Бакунина, но ничего не отзывается ни на звук этого имени, ни на эту семью.
Я перешерстила Интернет. Мы переписывались с Ладой. Она выслала мне фотографии из домашнего архива. Чужие люди, лица, события. Там есть я на этих фото – маленькая худая птица с глазищами.
– Тебе не обязательно быть ею. Оставайся моей любимой женой Таей. У тебя есть имя, фамилия, я. Моя мать, дети, собака, дом. И будет много ещё всякого.
Эдгар гладит мой плоский живот. Он знает, что
Я раскрываюсь для него, принимаю в себя, становлюсь частью целого. Пью его дыхание, отдаю стоны, сплетаюсь руками. Он мой – и в этом нет сомнений. Я его – и это прекрасно. Нет ничего слаще принадлежать кому-то, но не быть рабом, а отращивать крылья, чтобы парить, дышать, ловить раскрытыми ладонями счастье – общее, потому что по-другому не нужно.
Крик. Экстаз. Вспышка. Дрожь. Кожа к коже. Очень плотно. У нас одно сердце, гулкий стук которого я слышу каждый день.
Глажу его виски, любуюсь лицом. Провожу пальцами по любимым губам.
– Кажется, нам пора, – говорит он, но не делает попытки встать. – Надо было увезти тебя на далёкий одинокий остров, чтобы побыть вдвоём, в тишине. Туда, где нет толпы родственников и ревнивой собаки.
– Когда-нибудь мы так и сделаем, – смеюсь, пытаясь сдвинуть Эдгара с места. Тяжёлый, расслабленный, довольный. Улыбается.
Мгновения, которые западают в память. Его ресницы. Блеск глаз. Он… не похож на того сурового и жёсткого Гинца, с которым мне довелось познакомится в самом начале. Он другой. А может, именно сейчас – настоящий. Тот, что спрятался и показал своё настоящее лицо. И я не хочу ничего иного.
Позже – съезжаются гости. Только свои, никаких помпезных приёмов, да и не до них нам. Лада сидит немного в стороне. Наблюдает. У неё расслабленное лицо и блуждающая улыбка. Кажется, ей немного грустно, но она прячет волнение.
Торжественно, как королеву элитных кровей, привозят тётю Алю. Она тоже не стремится общаться и знакомиться. Смотрит на всех и изучает. Голова у неё – белый шар бинтов вместо причёски. Я пытаюсь её развлекать, но она только отмахивается.
– Дай мне побыть в толпе и не прикасаться к ней, – бормочет моя ворчливая родственница. – Всю жизнь мечтала в кресле-качалке посидеть. И вот сбылось.
У неё цепкий взгляд. Она всё замечает. Здесь всё так, как я мечтала когда-то: большая семья, дети, собака, свой дом, друзья. Она ругала меня за сочинение, где я написала об этом.
Сегодня рядом Ольга – молчаливая и сосредоточенная. Бросает взгляды на Игоря, а тот, балбес, делает вид, что не замечает.
– У вас так ничего и не сдвинулось с мёртвой точки? – спрашиваю тихо, чтобы никто не услышал.
Где-то там визжит и носится с Марком, Настей и Че Геварой Синица. Я слышу Севин хохот – он рядом с ней. И то, как они смотрят друг на друга, как он трогательно бегает за ней хвостом и старается во всём угодить, не может оставить меня равнодушной. А ещё он без конца прикасается к Линкиному животу. Украдкой, думая, что никто не видит. У него это потребность, маниакальное желание, но я понимаю его: возможно, он и не надеялся, а тут вдруг случилось.