Та, что меня спасла
Шрифт:
– Я не хочу, чтобы ты осела в четырёх стенах, Тая. Я хочу, чтобы ты нашла себя. Подумала, чего желаешь на самом деле.
Он тоже слишком хорошо меня чувствует и понимает.
– Я точно знаю, чего не хочу, Эдгар.
Он молчит, склонив голову набок. Готов принять мои слова, какими бы они ни были страшными. Но нет ничего ужасного в моих простых желаниях.
– Я не могу довольствоваться только ролью жены. Мне этого недостаточно. Мало. Я должна доучиться, найти работу, дело по душе. Возможно, это покажется смешным, но я привыкла
Я запинаюсь. Мне кажется, что я сейчас очень жалкая, когда пытаюсь объяснить свои потребности.
– Хочешь рисовать? – в голосе у Эдгара – ни капли иронии.
– Нет, – морщусь, ак будто у меня зубы болят. – Я у Аля ни разу не захотела карандаш в руки взять. Я вообще-то книги пишу. Ты забыл.
Он приподнимает бровь. В глазах его вспыхивают искры.
– Значит, всё же филологический. Думаю, тебе нужно перейти на другой факультет. Зачем тебе философия? Учись тому, что хочется на самом деле.
Вначале я думаю, что Эдгар шутит, а потом понимаю: он действительно предлагает мне… о, господи!
– Думаешь, я смогу?.. – заикаюсь и краснею от волнения.
– Конечно. Я узнаю, кто смог бы с тобой позаниматься, чтобы досдать нужные предметы. Как оказалось, тебе не девятнадцать. Меня нагло обманули. Моей жене вот-вот стукнет двадцать один. Это катастрофа. И если начинать с нуля, то обучение закончится, когда наши дети в школу пойдут. А я на это категорически не согласен.
Теперь он шутит. Мягко, с улыбкой.
– Я… не знаю, как к этому относиться. К… своему новому статусу. Я же могу остаться Таисией Гинц? Без всяких этих заморочек? Даже если по статусу мне положено. Я не хочу ни их наследства, ни чего другого. Я бы даже официально отказалась, если я – это действительно Анастасия Бакунина.
– Мы что-нибудь придумаем, – успокаивает он меня одним прикосновением. Надёжная рука. Мой муж. Плечо, на которое я могу опереться. Моя каменная стена, за которой я при желании могу спрятаться.
– «Мы» – уже обнадёживает. Раньше ты бы сказал «я». И, надеюсь, под «мы» ты имел всё же в виду меня, а не кого-то из твоей команды.
– Не торопи меня, ладно? – Эдгар проводит ладонью по моей щеке. Я прикрываю глаза, наслаждаясь его близостью и лаской. – Жутко хочется нарычать и командовать.
Он признаётся в этом со вздохом. Нехотя. Но я благодарна за искренность и за то, что не прячет своих чувств.
– Знаешь… Для меня нет ничего ценнее, чем правда. Я согласна ругаться и мириться. Согласна спорить и терпеть твои команды… иногда. Я за честность во всём. Хочу узнавать тебя. Разговаривать. Слушать по вечерам, как ты рассказываешь о своих делах и проблемах. Как решаешь задачи и… это не слишком много?..
– Наверное, нет. Но мне, как и тебе, необходимо привыкнуть. Адаптироваться. Попробовать жить по-другому. Я никогда и ни с кем не делился всем этим. Не было необходимости. Да и сейчас я её не вижу.
Мы смотрим друг другу в глаза. Как много ещё предстоит узнать, чтобы стать близкими по-настоящему, а не только в постели.
– Я хочу, чтобы как в клятве: и в горе, и в радости. Пройти эти ступени, узнавая друг друга.
– Пусть будет так, Тая Гинц. Это нужно попробовать, чтобы оценить и либо прожить вместе, либо отказаться от затеи ходить слишком голым душевно.
Как хорошо он это сказал. С голой душой неуютно?.. Ну, это мы ещё посмотрим!
– Я свяжу для твоей души свитер и носочки, шапочку с помпоном и шарфик. Чтобы она никогда не болела и не мёрзла.
Эдгар смотрит на меня со смешанными чувствами: то ли засмеяться хочет, но не смеет, то ли готов в охапку схватить. Последнее побеждает – он всё же сжимает меня в таких объятиях, что вдохнуть тяжело.
В дверь стучат настойчиво. Наверное, не первый раз. Мы не слышали за разговорами.
– Эдгар, Тая! – это Эльза. Голос у неё взволнованный.
– Входи, мам, – и от того, как он произносит слово «мама», у меня щипает в носу и глазах.
У Эльзы не только голос взволнованный. Лицо тоже.
– Только что из больницы звонили, – говорит она. – Алевтина, твоя тётка, Тая, очнулась. Пришла в себя. Хочет тебя видеть.
42. Тая
Больница, конечно, не то место, где я мечтала бы оказаться. Как ни бодрись, какими бы ни были великолепными условия и сама клиника, подобные места вызывают тягостное чувство.
– Пришла, – голос у тётки слабый, а сама она в белоснежном царстве палаты кажется маленькой и потерянной.
– Конечно, пришла, – глажу осторожно её руку.
– Это муж твой постарался? – ей тяжело даётся каждое слово.
– Да, но это сейчас не имеет значения. Главное, чтобы ты поправилась.
Мне её жаль. Не самый лучший человек в моей жизни, но единственно родной, кто по-своему заботился обо мне долгие годы. Пусть ею двигали не благородные чувства, но всё же она не избавилась от меня. Да и вообще… Наверное, Эдгар сказал бы, что я слишком мягкосердечна и готова простить всем. Может, это и так. Тётю Алю я уже простила.
– Всё имеет значение, – губы у неё синие, веки припухшие и прикрывают глаза. То ли тяжело ей смотреть на меня, то ли она прячет взгляд. – Ты его так и не бросила?
Откуда это в ней? Упрямое желание, чтобы у нас с Эдгаром всё было плохо?
– Нет, и не собираюсь, – говорю как можно твёрже. – Если тебя только это интересовало, то у меня всё хорошо. Я по-прежнему замужем, счастлива и собираюсь оставаться замужней и счастливой ещё лет сто – не меньше. А ты береги силы, тёть Аль, к тебе следователь рвётся. Узнать хочет, как ты с разбитой головой оказалась.