Табак
Шрифт:
– С точки зрения агитации? – весело спросила Ирина. – У тебя всегда агитация на уме.
– Нет… С точки зрения некоторых перемен в моем мышлении… Всего несколько дней назад я приняла бы тебя совсем по-другому… Многие события, в том числе твой приход сюда, показали мне, как я ошибалась.
– Я не понимаю тебя.
– Тем лучше, – отозвалась Лила. – Эта касается только нас, коммунистов.
– Ну довольно болтать! – Ирина поставила Лиле градусник, сунув его под мышку ее здоровой руки. – Лежи спокойно.
– От болтовни мне лучше.
– Но от волнения у тебя, как и вчера, поднимется температура.
– Сейчас
– Не учи меня, что делать. Мне важно знать, нет ли у тебя температуры от инфекции.
Поставив Лиле градусник, Ирина встала с кровати и закурила сигарету.
– Какая ты красивая!.. – тихо заметила Лила. – И как тебе все идет!
– Не шути, – рассмеялась Ирина. – У меня предрасположение к полноте, скоро придется заниматься гимнастикой, чтобы похудеть.
– Нет… Все у тебя прекрасно… – задумчиво повторила Лила.
– А себя ты разве дурнушкой считаешь? – спросила Ирина.
– Что я!.. Я простая работница.
– Но если бы мы с тобой пошли наниматься в машинистки, то взяли бы тебя, а не меня, потому что ты из породы белокурых демонов. Ты думаешь, я шучу? Я знаю многих женщин, которые выщипывают себе брови и наклеивают ресницы, чтобы глаза казались такими же роковыми и соблазнительными, как твои… А все без толку. Ты почему смеешься?
– Потому что директор нашего склада в самом деле пытался взять меня к себе в машинистки… И притом с помощью полиции.
– И что ты ему ответила?
– Ничего особенного.
– Представляю себе эту картину!.. Мужчины всегда пытаются купить нас по дешевке. Дай-ка сюда градусник!.. Температуры нет, это хорошо. А теперь дай мне осмотреть тебя как следует… Я прослушала курс хирургии, правда, профессор большую часть времени развлекал нас анекдотами, но это не беда…
Ирина осторожно откинула домотканое одеяло и пришла в ужас от белья Лилы. Белье было чистое, но грубое, ветхое, почти сплошь покрытое заплатами. Зато какое у нее было красивое, стройное тело! Глядя на Лилу, Ирина с тревогой подумала о себе – она знала, что молодые женщины преждевременно полнеют и увядают не от работы, а от безделья. Плечо, колени и здоровая рука Лилы были ободраны при падении, но признаков нагноения не наблюдалось: как только Лила добралась до Динко, она смазала ссадины йодом. Но ее сломанная рука внушала серьезные опасения. Правда, наружных повреждений не было, если не считать нескольких царапин, но острые края сломанных костей сдвинулись и сдавили прилежащие ткани. Рука искривилась, а под мышкой образовался тестообразный отек. Ирина озабоченно нахмурилась.
– Ну как?… Срастется криво? – спросила Лила.
– Нет. Сделаем все как надо. Сначала вправим кости, подождем, пока опадет отек, и тогда наложим гипсовую повязку.
– Но ты… – Лила не решилась продолжать.
– Что я?… – Ирина улыбнулась. – Я пробуду здесь еще несколько дней, пока все не сделаю.
Лила на это не отозвалась ни словом. На глазах ее выступили слезы.
Спустя три дня Ирина вызвала по телефону такси из города и уехала. Вместе с ней уехал и Динко. Он вернулся только через неделю, обросший и запыленный. Проводив Ирину до Софии, он отправился на нелегальную конференцию. У Лилы рука была еще в гипсе. Сидя у открытого окна, Лила перечитывала «Анну Каренину». Динко взял эту книгу в сельской библиотеке для себя. Солнце склонялось к закату; с улицы доносилось мелодичное позвякивание колокольчиков, время от времени заглушаемое мычаньем коров и блеяньем овец. Стадо возвращалось с пастбища. Вечер был тихий и спокойный.
– Как рука? – с широкой улыбкой спросил Динко.
– Прекрасно… Уже не болит.
Лила поняла по его улыбке, что с конференции он привез хорошие вести.
– Что нового? – в волнении спросила она.
– Целая куча новостей… – Динко положил на стол блестящий чемоданчик, привезенный из Софии. – Прежде всего – новый Центральный Комитет!.. Ты представляешь, что это значит? Не то что раньше: этот оппортунист, тот – сектант… Единая, железная партия! Конец всем раздорам!..
– Значит, компромисс! – озабоченно промолвила Лила.
– Никакого компромисса! – Динко присел на кровати, отер пот с лица и закурил. – Теперь во главе партии будут стоять старые, опытные деятели рабочего движения, а не фантазеры, которые витают в облаках.
– А ты не витал в облаках? – сказала Лила, глядя на него искоса из-под полуопущенных век.
– Я гораздо раньше тебя взялся за ум, а в отношениях с людьми никогда не был сектантом… В последнее время ты и меня начала поедом есть, черт тебя подери! Ненадежный элемент… крестьянское происхождение… и прочие глупости.
– Ближе к делу! – прервала его Лила.
– Да… На конференции выступал один товарищ по имени Малек. Очевидно, из Коминтерна. Судя по говору, он из наших мест. Теперь все, о чем мы с тобой спорили ночи напролет, кажется мне детским лепетом. – Динко внезапно насторожился. – Смотри не проболтайся где-нибудь о Коминтерне и Малеке!
Лила снисходительно улыбнулась.
– Рассказывай! – сказала она.
– Точка! – отрезал Динко. – Это самое главное. Лила опять усмехнулась.
– Значит, теперь я – ненадежный элемент!.. – с горечью промолвила она. – Бывшая сектантка.
– Мы тебя быстро вернем на путь истинный.
– О моих стариках что-нибудь узнал? – с грустью спросила она после паузы.
Лицо у Динко вытянулось.
– Их арестовали, – тихо ответил он.
– И наверно, забили до смерти!..
Лила опустила голову. По ее щекам покатились слезы.
– Об этом я не слышал, – возразил Динко. – Они не посмеют… Ты своим поступком подняла дух рабочих. Все табачные центры бурлят. Забастовка принимает неслыханные размеры. Правительство растерялось, а хозяева дрожат за свой товар… Табак уже начинает плесневеть.
– Не заплесневеет. – Лила вытерла слезы. – Они удвоили жалованье ферментаторам.
– И тем не менее во многих местах ферментаторы бастуют. Позавчера полиция освободила легальный стачечный комитет, и Блаже возобновляет переговоры с Борисом Моревым. Главный эксперт Костов досрочно вернулся из отпуска и дал понять, что хозяева склонны пойти на уступки… Если это не простая уловка с целью затянуть переговоры, стачка может закончиться победой.
– Что с Луканом?
– Его чуть не до смерти избили в ночь накануне забастовки. Он хоть и заблуждался, но всегда был честным и храбрым товарищем… Никого не выдал. Если выживет, молчание избавит его от виселицы.