Табак
Шрифт:
– Но я вполне доверяю Борису!.. – заявила она, все так же снисходительно глядя на Костова.
Она подумала, что, когда мужчины начинают стареть, они становятся во всех отношениях нудными и не в меру осторожными. Эксперт в свою очередь окинул ее снисходительным взглядом.
– Я не говорю, что вы непременно прогорите, – терпеливо пояснил он, – но Борис увлекается, а ваша поддержка только подливает масла в огонь. Почему вы до сих пор не разделите наследства?… Ведь он распоряжается всеми вашими средствами. Если вы уточните свою долю, Борис будет осторожней, а это в интересах всех акционеров «Никотианы».
– Вы явно настраиваете меня против своего шефа, – заметила Спиридонова.
– Да, – ответил эксперт. – Я немного старомоден.
Но, одержимая молодыми порывами,
Костов ушел от госпожи Спиридоновой в одиннадцатом часу, надеясь застать в «Унионе» Бориса с Ириной, которые ужинали там по пятницам. Он погнал машину в клуб. Приятно веяло ночной свежестью, из садика при синоде доносился аромат цветов, на темном небе сквозь легкую дымку мерцали звезды. Но ни прохладный вечер, ни предвкушение целого месяца беззаботного отдыха не развеяли дурного настроения Костова. Главному эксперту «Никотианы» не давали покоя мучительные мысли о непостоянстве и коварстве женщин. Оперная примадонна два дня назад отправилась в турне по Европе в обществе некоего молодого архитектора.
Клуб был почти пуст. В этот вечер здесь сидела только знаменитая компания игроков в покер, которая обычно встречала рассвет среди гор жетонов и банкнотов, один из секретарей министерства иностранных дел с красавицей женой, испанский дипломат и еще несколько человек. Почти все они любезными кивками приветствовали Костова. Главный эксперт «Никотианы» не считался значительной фигурой, но слыл человеком изысканным и приятным. Он не был ни бывшим министром, ни известным дипломатом, ни знаменитым врачом, ни ловким адвокатом, ни даже очень богатым человеком. Но зато он был похож на киноартиста и, несомненно, служил одним из украшений клуба. Как только он вошел, все с должным уважением посмотрели на его высокую стройную фигуру, прекрасно сохранившиеся серебристо-белые волосы и лишний раз признали, что он недаром славится своей непревзойденной элегантностью. Все члены этого старинного клуба, куда имели доступ лишь избранные, непременно должны были чем-нибудь славиться.
Костов сел в кресло возле открытого окна и заказал себе вермут. Ни Ирины, ни Бориса в клубе не было, и это окончательно испортило его настроение. От подошедшего кельнера он узнал, что они ушли полчаса назад, не оставив ему даже записки. Костов закурил и снова стал размышлять о недостойной выходке архитектора и примадонны. Близ него сидели, надоедливо болтая, советник испанского посольства и болгарский публицист, редактор газеты, который усердно пичкал читателей подвалами на тему о блеске и великолепии императорской России. Так он создал себе славу и писателя, и непримиримого врага большевиков – могильщиков романтического мира императоров, гусар и княгинь. Испанец был явно озабочен международным положением, а публицист-болгарин, наоборот, с трудом скрывал свое радостное возбуждение.
– La situation est mauvaise! Tr`es mauvaise! [49] – говорил испанец.
– Почему? – Болгарин с отвращением сосал гаванскую сигару, которой его угостил представитель новоиспеченной авторитарной державы. – Буду говорить с вами вполне откровенно. Плохо тем, у кого совесть нечиста, кто притесняет национальные меньшинства… Но нам, болгарам, каждый ход Гитлера внушает новые надежды.
– Если вспыхнет война, в нее вмешается и Советский Союз, – пессимистично заметил испанец.
49
Положение скверное! Очень скверное! (франц.)
– Русские – великий народ!.. – признал публицист, чтобы не уронить память императоров, гусар и княгинь. – Но нельзя отождествлять народ с правящим режимом. Если Германия решит помериться силами с Советским Союзом, русский народ станет естественным союзником немецкой армии.
«Этот тип совсем спятил», – подумал Костов и повернулся в другую сторону. Но тут он услышал разговор между секретарем министерства иностранных дел, его женой и седым полным господином. Полный пожилой господин описывал ужин, который он давал в клубе в честь приезжего американца, и перечислял имена присутствовавших гостей. Этот господин был директором крупного страхового общества. От него веяло спокойствием человека, не знающего риска и с математической регулярностью получающего такие дивиденды со своих акций, каких он и ожидал. В его жестах и манере говорить не было и следа лихорадочной нервности, свойственной табачным магнатам, которых волновало малейшее колебание цен на международном рынке. На пальце у него сверкал золотой перстень с крупным бриллиантом. Клубные ветераны уверяли, что за этот искрящийся бриллиант директор заплатил «в свое время» тридцать тысяч золотых левов.
– Буби! – обратилась к секретарю его жена, вспомнив, что они тоже были приглашены на этот ужин. – Как жаль, что мы не пошли!
– Я ведь дежурил в министерстве, – мрачно отозвался Буби.
Вспомнив об этом, жена его грустно вздохнула и поджала пухленькие губки.
– Мы превратились в каких-то отшельников! – сказала она.
Буби в гордом молчании вытерпел бунт жены против рабских цепей карьеры.
– Я попытаюсь замолвить словечко вашему шефу, – покровительственно заметил полный господин, тронутый бедственным положением молодоженов, – А в министерстве не поговаривают о вашем назначении куда-нибудь за границу?
– Поговаривают!.. – со злостью ответил Буби. – Пошлют в Тирану.
Господин с бриллиантом захохотал. Ответ Буби показался ему верхом находчивости. И, желая понравиться супруге секретаря, он добавил серьезно:
– Посмотрим, что скажет ваш шеф, если я шепну ему на ушко насчет Рима.
Буби презрительно покачал головой. Он не очень-то верил в ходатайства, если только они не шли по испытанной дворцовой линии. Это был мрачный, пресыщенный жизнью красавец со смуглым лицом, черными волосами и темными, как маслины, глазами. Он с необыкновенной легкостью обольщал женщин и потому сумел жениться на дочери помещика-болгарина, владеющего землей в Добрудже. Он был неглуп, но любил вышивать диванные подушки и носил длинные, выше колен, шелковые чулки, которые пристегивал к дамскому поясу с резинками. Кроме того, он слыл большим знатоком старинных восточных ковриков. Все эти чудачества привели к тому, что начальство стало относиться к Буби недоверчиво.
Полный пожилой господин сказал еще несколько слов, но Костов их не расслышал, потому что в это время по салону прошла шумная компания игроков в покер. Непременным членом этой компании был невысокий плешивый доктор, толстый, но необычайно подвижной: по утрам он принимал у себя пациентов, после обеда разъезжал с визитами, а вечера проводил за карточным столом. У него было много пациентов, он славился как отличный диагност и из всех членов клуба имел самый честный источник дохода.
Компания прошла в игорный зал, и в гостиной снова стало тихо. Советник испанского посольства и публицист, убедив друг друга в гениальности Гитлера, разошлись по домам. Немного погодя за ними последовали обиженный судьбою секретарь с женой и полный седой господин, бриллиант которого, купленный «в свое время» за тридцать тысяч золотых левов, искрился холодным, завораживающим блеском. Этот бриллиант словно колдовской силой притягивал к себе взгляды жены секретаря, которая хоть и обладала ларчиком черного дерева, набитым драгоценностями, но сейчас, сама не зная почему, сгорала от желания положить туда и этот камень. Потом она вдруг поняла всю нелепость этого желания и подавила зевок.
После их ухода в салоне воцарилось приятно-сонное настроение. Костов попросил официанта погасить хрустальную люстру. Горели только лампы па курительных столиках. Их желтоватый свет смягчал краски персидского ковра и бархатной обивки мебели. Из игорного зала доносились приглушенные голоса любителей покера. Очевидно, играли по крупной, потому что смеха не было слышно. Кто-то объявил тройной релянс.
– Оплачено! – сказал доктор.
Снова все умолкли, и наступила напряженная тишина – как всегда перед тем, когда игроки раскрывают карты.