Табак
Шрифт:
– Аристидес меня прогонит.
– Я скажу ему, чтобы он тебя не трогал.
Девочка озабоченно поморщилась, как взрослый человек, который неожиданно вспомнил о каком-то новом препятствии.
– Что? Ты не веришь?
– К обеду меня будет трясти, – сказала она.
– Так у тебя лихорадка? А лекарства ты принимаешь?
Аликс виновато взглянула па него. Костов подумал, что девочка его не понимает.
– Когда тебя трясет, разве тебе не дают чего-нибудь проглотить? – объяснил он.
– Геракли дает мне водку, но меня от нее тошнит, – ответила девочка.
Костова передернуло. Кто бы стал покупать на черном рынке
Костов молча шагал за ребенком. На улицах не было ни души. Стояла полная тишина. Лишь откуда-то издалека долетали звуки флейты – кто-то играл старинную греческую мелодию, которая замирала в знойной лазури над зеркальной гладью залива, теряясь на берегу в густых ветвях розмарина, гранатовых деревьев и смоковниц. Волнение Костова все возрастало. Что-то сразу же разогнало досадливое чувство, с которым он ехал на остров. Он был глубоко потрясен осунувшимся от голода личиком Аликс, однако жалость не только не мучила его, но благотворно влияла на его душу, отгоняя, равнодушие и навязчивое желание поскорее сменить измятые в дороге белые брюки. Сердце его преисполнилось нежностью. Никогда в жизни он не испытывал более странного и волнующего чувства сострадания, более глубокой готовности помочь другому человеку. Но он не понимал и не мог понять, как запятнан эгоизмом его порыв, как бессмысленно и никчемно помогать одной только Аликс за красоту ее синих глаз и бронзово-рыжих волос, если в Кавалле он равнодушно проходил мимо обезображенных болезнью, озлобленных детей, которые рылись в мусоре в надежде отыскать черствую корочку хлеба. Он не понимал и не мог понять, что, в сущности, хотел помочь не Аликс, а самому себе.
Когда они подошли к перекрестку, Аликс внезапно свернула в сторону.
– Постой! – крикнул ей Костов. – Пойдем, я тебя накормлю.
– Куда? – спросила девочка.
– К Кристалло.
– Кристалло меня тоже прогонит, – сказала Аликс.
– Почему?
Девочка по ответила. Она думала о своем грязном и рваном платьице, которое отпугивало сытых и хорошо одетых женщин, опасавшихся набраться вшей.
– Не бойся, не прогонит, – успокоил ее Костов.
Он взял Аликс за руку и пошел рядом с нею, а она потянула за собой козочку.
– А ты меня не обидишь? – вдруг спросила Аликс.
– Как же я могу тебя обидеть?
– Не побьешь меня?
– Нет, не побью, – ответил Костов, потрясенный. И он нежно сжал исхудавшую ручонку.
Кристалло была крупная пятидесятилетняя женщина с густо напудренным лицом и ярко накрашенными малиновыми губами. Черты лица у нее были классические, античные, но содержатели публичных домов в Афинах бессовестно выжали из ее красоты все, что могли, и от красавицы осталась лишь жалкая развалина, подобная руинам древнего храма. Высоким ростом, замысловатой прической и золотыми серьгами она напоминала женские фигуры в произведениях византийской живописи, а многолетнее общение с мужчинами сделало ее философом. Война застала ее па острове в обществе некоего пожилого торговца оливковым маслом, который однажды ночью умер у нее в доме от удара, и ей не удалось вернуться в Афины из-за придирок немецких комендатур. Теперь она была хорошо обеспеченной женщиной, и единственное, чего она требовала от людей, хоть и не вполне обоснованно, – это чтобы ее уважали. Ведь именно уважения ей недоставало всю жизнь.
Кристалло обрадовалась Костову, но при виде Аликс недовольно нахмурилась. Костов был вежливый и обходительный квартирант, который ценил чистоту, спокойствие, прохладную комнату и любил выпить рюмку анисовки в тени оливы, росшей во дворе. Но Кристалло была большим знатоком мужской извращенности и поэтому, увидев Аликс, первым делом спросила сердито:
– Где ты подобрал этого паршивого котенка?
– На улице, – ответил эксперт, привязывая козочку к оливе.
– Зачем ты привел ее?
– Чтобы ее накормить.
– А потом?
– Потом видно будет.
Привязав козочку, Костов погладил девочку по голове и устало присел за столик под оливой. Лицо у него было потное, утомленное, глаза ввалились. Кристалло испытующе всматривалась в него своими темными левантинскими глазами. Природный ум, обостренный житейским опытом, помог ей сразу же верно оценить положение. Она так часто сталкивалась с пороками, что научилась безошибочно отличать добрые побуждения. Покачав головой, она сказала в раздумье:
– Понимаю! Ты пожалел ее.
– А ты что подумала?
– Ничего особенного.
– Ты знаешь эту девочку?
– Да, – ответила гречанка. – Она вечно голодная и ходит попрошайничать.
– Это ужасно!..
– Здесь это обыкновенное дело.
– Где ее родители?
– Родителей нет. Мать убежала с каким-то матросом, а отец убит на итальянском фронте.
– А у кого она теперь живет?
– У своего дяди.
– Геракли?
– Да, Геракли.
– Что он за человек?
– Пьяница и лодырь.
– Надо будет поговорить с ним.
– Только неприятности наживешь. Он скандалист и ненавидит болгар.
Кристалло поправила свою замысловатую прическу и села на стул против Костова. На руке у нее красовался браслет из литого золота – свидетельство благосостояния и добропорядочности, которое давало понять мужчинам, что владелица браслета больше не намерена разменивать свои любезности на деньги.
– Что же ты собираешься с ней делать? – спросила она.
– Еще не решил. Может быть, возьму ее с собой.
Глаза у Костова блестели от лихорадочного возбуждения, а голос звучал глухо, словно шел из пустоты – пустоты тридцати бессмысленно растраченных суетных лет.
Кристалло на это не отозвалась. Удивить ее было трудно. Подул ветер, и листья оливы тихо зашелестели. Откуда-то донеслись звуки флейты – старинная, грустная мелодия струилась серебряными переливами в прозрачном воздухе. Такую мелодию, наверное, можно было услышать в древнегреческом театре. Кристалло подумала: «Пожилой мужчина и маленькая девчушка… Да, подобные встречи иной раз оканчиваются удочерением. Пройдет десяток лет. и эта сорока, пожалуй, превратится в красивую, элегантную барышню». Однако во всей этой истории было что-то неладное. Решение Костова казалось ей слишком поспешным. Она поглядывала то на Костова, то на Аликс, пытаясь представить себе, как они станут жить вместе.