Табак
Шрифт:
XV
Зима в этих местах была печальная и безотрадная. Выпадал снег и тотчас же таял от теплых ветров Эгейскою моря, что поднимались по долине реки с юга и превращали рабочий квартал, расположенный в нижней части города, в непроходимое болото. Река разливалась, ее мутные воды затопляли дворы, оставляя после себя желтые, зараженные всякой мерзостью лужи, а их испарения отравляли воздух до конца весны. В низких, смрадных хибарках жгли хворост и сухой коровий навоз – все это летом собирали дети на окрестных холмах. С серого неба падал то дождь, то снег, на черепичных крышах чирикали голодные воробьи. Оттепель приносила грипп, а бедность казалась еще более тягостной и неприглядной, когда вокруг была
В душных каморках, где едва можно было выпрямиться во весь рост, спали по пять-шесть человек. Туберкулезные кашляли и заражали здоровых. Дети хныкали, выпрашивая хлеба, а женщины ссорились и ожесточенно бранились. В этом году после летней безработицы наступил голод, а голод принес болезни, раздоры и распущенность.
Нищета озлобляла всех. Одна левая газета, обличив «Никотиану» и другие табачные фирмы, потребовала установить налог на их прибыли и обратилась к правительству с вопросом: что оно сделало для безработных и Для голодающих табачников. Газета была закрыта. Вспыхнул небольшой скандал. Журналисты, играющие в покер с Постовым, забили тревогу, предупреждая общество о «коммунистической опасности». Не стоит, писали они, заниматься демагогическими рассуждениями но поводу несчастий тридцати тысяч табачников. Болгарский народ состоит не только из рабочих табачной промышленности. Всему виной кризис, который героически переносят и сами работодатели. Кроме того, табачникам следовало бы знать, что они рабочие сезонные и не должны рассчитывать только на тот заработок, который получают на табачных складах. В результате можно было заключить, что все табачники лентяи и предпочитают голодать, лишь бы не заниматься другой работой.
А в центрах табачной промышленности, в их рабочих кварталах, продолжал свирепствовать хронический, невидимый для сытых голод. В душах рабочих накапливались ненависть и гнев. Они все яснее видели, как эгоистичен мир, какой мрачной и безнадежной будет их участь, если они сами себе не помогут. Но каждая попытка сделать это сразу же объявлялась опасным антигосударственным выступлением. Хозяева обвиняли рабочих в лени и алчности, «патриоты» объявляли их предателями, сытые возмущались их грубостью, полиция разгоняла их собрания. И тогда они поняли, что им осталось только одно – идти за теми своими товарищами, которые хотят навсегда разрушить этот ненавистный и жестокий мир.
Неуловимые для полиции партийные работники постоянно появлялись в табачных центрах и подготовляли борьбу голодающих за хлеб.
Стефан и Макс быстро поняли, что не смогут занять в этой борьбе тех постов, которые рисовало честолюбие Стефана. Товарищи, руководившие подготовкой к стачке, оставляли их в тени, и это их оскорбляло. Макс был более сдержан, а Стефан возмущался.
– Видишь? – сказал однажды Стефан, сидя в комнатке Макса. – Они даже не сообщают нам партийных директив, данных организациям на складах. Простые люди без всякого образования знают решения городского комитета, а мы только гадаем, будет стачка или нет.
Макс закурил сигарету и задумчиво уставился в окно. Мрачный январский день навевал печаль и тоску. С серого неба падали снежинки и сразу таяли. По грязной базарной улице, где находились дом и мастерская шорника Яко, ехала телега, нагруженная углем. Ее с трудом тянула тощая кляча, которую бил и немилосердно ругал хозяин.
– Правильно! – внезапно сказал Макс, повернув голову. – Так нужно.
– и ты действительно можешь убедить меня в этом? – гневно спросил Стефан.
– Могу, – спокойно ответил Макс – Нам с тобой кое-чего не хватает… морального элемента.
– Что ты называешь моральным элементом?
– Рабочее происхождение.
– Но это сектантство, догматизм, которым страдает курс партии и против которого мы боремся… Ты опять не устоял и метнулся по средней линии?… Или ты только со мной так разговариваешь?
– Нет! Я спорю по многим вопросам и с Лилой.
– Глупости. Твое поведение неопределенно, шатко. То, что ты сейчас говоришь, ниже всякой критики.
– В теперешний ответственный момент это – предусмотрительность.
– Значит, ты допускаешь, что мы можем изменить партии. Этого еще не хватало!
– Теоретически – да! Мы всегда имеем возможность вернуться в мир, против которого боремся. Что-то неуловимое и развращенное в наших душах все еще связывает нас с ним. И это тоска по его спокойствию, удобствам, роскоши, по его нездоровой красоте. Иногда это мечта о светлой и красивой комнате, полной книг, о женском лице, которое тебя когда-то волновало… А с точки зрения борьбы за великую цель, которую партия себе поставила, такие люди ненадежны и опасны. Ты меня понимаешь, правда? На днях ты с чрезмерным восторгом рассказывал мне о новой приятельнице своего брата… Значит, красота женщин из другого мира тебя волнует! У меня тоже бывают проклятые часы, когда я не могу избавиться от воспоминаний об одной женщине, несмотря на ненависть, которую я испытываю к ее порочной душе, к ее по-декадентски красивому телу. Почему я волнуюсь?… Потому что в сознании моем что-то отравлено этой женщиной. Жонглируя мыслями, я могу найти оправдание миру, который ее создал, и в минуты слабости это волнение вступит в опасное противоречие с моим духом. А люди из рабочего класса неуязвимы для подобных паразитических волнений, рожденных другим миром. Они поднимаются со дна социального рабства, из бездны голода, страданий и нищеты. И потому в борьбе они непоколебимы и тверды, как сталь. А мы колеблемся, падаем, ошибаемся… Поэтому они не будут нам доверять до тех пор, пока существует мир из которого мы пришли и который может снова нас принять… Нет, такое недоверие не сектантство!.. В наша дни оно естественно и необходимо. А сектантство в другом: в том, о чем мы говорили много раз и чего ты в своей запальчивости не можешь понять. Сектантство – это постановка непосильных в настоящее время задач, уход в конспиративную скорлупу, разбазаривание ценных кадров в бесполезных и плохо подготовленных операциях, враждебность по отношению к элементам, которые могли бы стать нашими союзниками…
– А у нас разве нет заслуг? – мрачно проговорил Стефан.
– Ах, да!.. Тебе все еще не дает покоя твое честолюбие! Успокойся, наши заслуги ничтожны по сравнению с заслугами других.
– А наша работа в деревне?
– Работали мы неплохо, но это не дает нам права быть генералами.
– Кто ж это хочет быть генералом?
– Ты.
Макс усмехнулся. Стефан хмуро закурил сигарету, не сознавая, до какой степени он сейчас похож на своего брата.
– Ты ошибаешься! – сказал он немного погодя. – Просто я хочу, чтобы стачкой в городе руководили люди интеллигентные и образованные.
– А Шишко кто?
– Неуч и фанатик.
– Неверно. Шишко от природы интеллигентен, хладнокровен и честен. А это гораздо дороже образования.
– Нет! – Стефан покачал головой с упрямством, свойственным всем отпрыскам Сюртука. – Шишко плохо говорит и не может увлечь массы… Вот выпустит он из рук кормило на общем собрании, и стачка может превратиться в экономическую. Не забывай о социал-демократах! У них есть ораторы с медовыми устами, они занимаются риторикой в особых кружках. Их группа может заполонить стачечный комитет.
– Э!.. – Макс улыбнулся. – А мы для чего? На собрали мы поддержим Шишко.
– Значит, мы будем работать, а Шишко – командовать? Тай?
– Тебя это раздражает?
– Да, признаюсь откровенно.
Макс бросил на него недовольный взгляд.
– Остерегайся мании величия и мелочного честолюбия – они недостойны коммуниста! Шишко – превосходный товарищ. И никакой он не сектант. Мы обязаны ему подчиняться.
Макс встал и надел свое потрепанное зимнее пальто.
– Куда ты? – спросил Стефан.