Табакерка императора
Шрифт:
Наконец-то он ушел, значит, опасность миновала. Можно облегченно вздохнуть. Можно не бояться разоблачения. Так думала Ева.
Но радоваться было рано. Смутный страх не отпускал Еву. Ее не на шутку напугал Нед Этвуд. Из насмешничающего шалопая и повесы, каким она всегда знала его, Нед вдруг, будто по волшебству, обратился в неприступного и жутковатого чужака. К утру-то все бы, наверное, наладилось… Однако…
Ева глубоко вздохнула. Она спустилась обратно по ступенькам, взялась за дверную ручку и застыла. Дверь была заперта.
У всякого из нас иногда выпадает один прекрасный (верней,
Да, но…
Каким же все-таки образом захлопнулась дверь?
Ветра не было. Хоть ночь оказалась свежей, чем предполагала Ева, ни один листок не дрожал в саду под ясными звездами.
Но какая разница? Если уж ей на роду написано, что на нее вдруг свалится столько бед, какой смысл разбираться, отчего да почему? Лучше решить, как бы проникнуть обратно в дом. В любой момент может нагрянуть полиция.
Постучать?
И разбудить Ивету? Еву передернуло от одной мысли о бесстрастной волевой физиономии с блестящими черными глазками и сросшимися на переносице бровями. Тут уж ничего не попишешь: Ивета была неизъяснимым кошмаром ее жизни. Но как же попасть в дом? В окно нельзя; нижние окна каждый вечер закрывали и запирали на ночь.
Ева поднесла руки ко лбу; и, снова ощутив липкость крови, тотчас же отдернула. Ну и вид у нее сейчас, надо думать! Она попыталась разглядеть свою одежду, но было еще темно. Зато, пока она перебирала и ощупывала халат более чистой левой рукой, она обнаружила в кармашке пижамы ключ Неда Этвуда от парадного.
Внутренний голос говорил ей: на улице полно полицейских! Туда нельзя! А другой голос нашептывал, что каменная стена вокруг виллы укроет ее от посторонних взглядов, и можно обогнуть дом и тихонько шмыгнуть в дверь, не привлекая внимания.
Ева решилась не сразу. Но, ощущая себя с каждой секундой все более раздетой, она наконец пустилась бежать. Она старалась держаться поближе к дому. Тяжело дыша, она обогнула угол — и очутилась лицом к лицу с Тоби Лоузом.
Но он ее не увидел. Хоть в чем-то повезло.
Они пришли-таки к ней, как она и предсказывала. Тоби, в длинном плаще, надетом поверх пижамы, пересек улицу и как раз собирался открыть ворота виллы Мирамар.
Стена, окружавшая виллу, была высотой футов в девять, с решетчатой аркой ворот. Высокие, тусклые фонари на улице Ангелов выхватывали из темноты зелень каштанов, погружали сад виллы Мирамар в густую темень и освещали с ног до головы фигуру Тоби. Никакой толпы полицейских на рю дез Анж не оказалось. Наоборот, один-единственный ретивый агент спас Еву от разоблачения. Как
— Attendez la, jeune homme, — взывал голос. — Qu'est — ce que je vois? Vous filez a l'anglaise, hein? Hein, hein, hein.
Вихрь этих возгласов, сопровождаемый вдобавок стуком шагов, взорвал тишину рю дез Анж.
Тоби повернулся, распростер руки и ответил по-французски. Говорил он бегло, но с неприятным акцентом, с которым, как подозревала Ева, нарочно не боролся, чтоб не делать никаких уступок проклятым иностранцам.
— Я просто иду, — орал он, — к мадам Нил. Вот сюда. — И он задубасил кулаком по воротам.
— Нет, мосье. Вам не разрешается выходить из дому. Вернитесь, пожалуйста. Живей, живей, живей!
— Но я же вам сказал!…
— Вернитесь, пожалуйста. Давайте-ка без глупостей!
Тоби взмахнул руками в знак отчаяния. Ева видела, как он опять повернулся. Свет фонаря падал на густые темные волосы и добродушное лицо с усиками, искаженное слишком сильным для него чувством. Тоби воздел к небу кулаки. В том, что он глубоко страдает, не мог бы сейчас усомниться никто, а уж Ева и подавно.
— Господин инспектор, — сказал он (а не надо забывать, что французское «инспектор» означает всего-навсего полицейского), — пожалели бы хоть мою мать. С ней ведь истерика. Вы видели.
— Ах! — вымолвил служитель закона.
— Она послала меня за мадам Нил. Только мадам Нил может ей помочь. И вовсе я не собирался уходить по-английски. Просто я иду вот сюда. — И он снова принялся колотить по воротам.
— Никуда вы, мосье, не пойдете.
— Постойте, молодой человек. Что я вижу? Вы уходите по-английски, а, что? Что, что, что?
— У меня отец умер…
— Я, что ли, виноват, — оборвал его служитель закона, — что тут произошло убийство. Убийство в Ла Банделетте! Надо же! Что господин Горон скажет? Ведь и подумать страшно! Хватает с нас самоубийств в казино. Но такого… такого! О господи, — совсем уже взвыл служитель закона, — и эта туда же!
Отчаяние его было вызвано тем, что по улице опять застучали шаги, на сей раз легкие и быстрые. Дженис Лоуз, в ярко-красной пижаме, тоже подбежала к воротам. Ярко-рыжие волосы до плеч контрастировали со смертельной бледностью хорошенького лица. Двадцатитрехлетняя Дженис была маленькая, кругленькая, аккуратненькая, цветущая, самоуверенная и всей внешностью (а иногда и скромной сдержанностью манер) напоминала о духе восемнадцатого столетья. Но в данный момент вид у нее был ошеломленный, и казалось, она вот-вот зарыдает в голос.
— Ну что? — накинулась она на Тоби. — Где Ева? Чего ты тут стал?
— Да вот этот болван говорит…
— Ну и что же: зачем обращать внимание…?
Служитель закона, очевидно, понимал по-английски. Пока Дженис смотрела сквозь решетку прямо в глаза Еве, не видя ее, новая трель свистка обрушилась на их барабанные перепонки.
— А это для моих друзей, — сказал ажан зловеще. — Ну как мосье? Ну как, мадемуазель? Пойдете вы со мной по-хорошему или вас под конвоем вести?
Он подошел к Тоби, тем самым попадая в поле зрения Евы, и положил руку ему на плечо. Он выхватил из-под плаща, короткую резиновую дубинку и помахал ею.