Табакерка императора
Шрифт:
— Я говорю, может, его только ранили…
Нед откашлялся.
— По-твоему, нам надо бы…
— Нельзя, — шепнула Ева, окончательно поняв весь ужас своего положения. — При всем желании нельзя.
— Да. Наверно.
— А что с ним случилось?
Нед начал говорить и осекся. Действительность превосходила фантазию. Словами не выразить. Вместо слов он прибегнул к пантомиме, изобразив, как кто-то замахивается каким-то оружием и бьет изо всех сил. Ко всему оба они с Евой почти потеряли голос. Да и как только они начинали говорить чуть громче, слова будто отдавались эхом в дымоходах, и оба испуганно умолкали. Нед снова откашлялся.
— У тебя не найдется подзорной трубы? Или бинокля?
— Зачем?
— Неважно. Есть у тебя?
Подзорная труба… Стоя у стены сбоку от окна, Ева старалась сосредоточиться. Подзорная труба, скачки. Скачки. Лонгшан. Она ездила туда с Лоузами всего несколько недель назад. Вспышками красок и звуков ей вспомнилось все: крики толпы, яркие рубашки жокеев, лавина коней за белым барьером в ослепительных лучах солнца. Морис Лоуз, в сером котелке, держал перед глазами бинокль. Дядя Бен, как всегда, делал одну ставку за другой и проигрался.
Спотыкаясь, понятия не имея, да и не желая знать, зачем Неду подзорная труба, Ева во тьме пробралась к комоду. Из верхнего ящика она вынула бинокль в кожаном футляре и швырнула Неду.
В кабинете сэра Мориса стало гораздо темней после того, как погасили верхний свет. Но когда Нед настроил бинокль на правое окно, часть комнаты отчетливо обозначилась и приблизилась к его взгляду.
Он разглядывал правую стену и камин. Над камином, облицованным белым мрамором, висел на стене бронзовый медальон с изображением императора Наполеона. Этой августовской ночью в камине не разводили огня, и он был закрыт гобеленовым экраном. А над решеткой висели каминные приборы: совок, щипцы и кочерга.
— Если, — начал он, — эта кочерга…
— Что?
— На, смотри.
— Не могу!
На какую-то ужасную секунду Еве показалось, что он вот-вот расхохочется ей в лицо. Но даже у Неда Этвуда не хватило на это чувства юмора. Он побледнел, как бумага, и руки у него тряслись, когда он засовывал бинокль обратно в футляр.
— Такой нормальный дом, — заметил он, кивнув в сторону кабинета, где посреди своих диковинных сокровищ сидел окровавленный хозяин, — такой нормальный дом. Ты ведь так, кажется, выразилась?
Ева почувствовала, что комок в горле вот-вот ее задушит.
— Так, значит, ты видел, кто это был?
— Вот именно.
— Ты видел, как грабитель убил его?
— Нет, убийцу за работой я не видел. Когда я выглянул из окна, коричневые перчатки уже кончили свою работу.
— Что же ты видел?
— Видел, как коричневые перчатки вешали на место кочергу, когда дело было сделано.
— И ты мог бы опознать грабителя?
— Зря ты это заладила. Насчет грабителя.
В освещенном кабинете напротив снова отворилась дверь. Но на этот раз отнюдь не тихо и не осторожно. Дверь распахнули решительно, и на пороге появилась столь не страшная особа, как Елена Лоуз.
Несмотря на слабое освещение, каждое движение Елены было отчетливо видно, как если бы она стояла рядом, потому что жесты ее вообще отличались выразительностью. Казалось, можно прочесть любую ее мысль. Когда она появилась на пороге, губы у нее шевелились. То ли по догадке, то ли по губам, то ли по тому и другому вместе, но Ева и Нед словно слышали каждое ее слово.
— Морис, когда же ты, наконец, пойдешь спать?
Елена, которую никто никогда не называл леди Лоуз, полноватая, среднего роста женщина с веселым круглым лицом в седеющих кудряшках, запахивалась в японское кимоно блестящего шелка с длинными широкими рукавами и решительно шлепала домашними туфлями. Остановившись в дверях, она снова заговорила. Она включила верхний свет. Потом плотней сложила на груди руки и пошла к мужу, обращенному к ней спиной.
Близорукая Елена, ничего не замечая, подошла к нему почти вплотную. Ее колеблющаяся тень упала на улицу через первое окно, потом Елена исчезла, потом показалась в другом окне.
За тридцать лет замужества Елену Лоуз редко видели даже расстроенной. Поэтому особенно жутко было смотреть на нее, когда она отпрянула от сэра Мориса и закричала. Пронзительные, долгие вопли прорезали ночную тишь и летели на улицу, словно с целью разбудить всех и вся.
Ева Нил сказала спокойно:
— Нед, а теперь иди. Живее!
Он по-прежнему не двигался с места. Ева схватила его за руку.
— Елена прибежит за мной! Вот увидишь. И потом — полиция. Через минуту они запрудят всю улицу. Если ты сейчас же не уйдешь — мы пропали.
Голос ее срывался на отчаянный стон, и она не выпускала его руку.
— Нед, правда, ведь ты не собирался, ну, кричать ему, чтоб выдать меня?
Он поднял руки и прикрыл глаза длинными, сильными пальцами. Он как-то ссутулился.
— Конечно. Я вовсе не хотел. Просто нервы сдали. Вот и все. Прости.
— Так ты уходишь?
— Да, Ева, честное слово, я не собирался…
— Шляпа на кровати. Вот.
Она бросилась к кровати и принялась шарить и хлопать по одеялу.
— Дорогу найдешь в темноте. Я не буду зажигать свет.
— Почему?
— Из-за Иветы. Из-за новой служанки!
Она представила себе Ивету — пожилую, неторопливую, но исполнительную и расторопную. Хотя Ивета никогда не произносила лишнего слова, в каждом ее жесте таилось особое суждение обо всем, что попадалось ей на глаза. Она как-то странно поглядывала даже на Тоби Лоуза. Вот уж чего никак не могла понять Ева. Для Евы ее служанка сделалась воплощением людской молвы, толков и пересудов. Вдруг Еве представилось, что ей придется явиться свидетельницей в суд и сказать: «Когда произошло убийство сэра Мориса Лоуза, в моей спальне находился мужчина. Все было совершенно невинно, разумеется». Разумеется, разумеется, разумеется: смешки — и наконец взрыв хохота.
Вслух она сказала:
— Ивета спит наверху. Конечно, она проснется. Эти крики кого угодно разбудят.
Крики в самом деле не умолкали. Господи, когда же это кончится? Ева нашла наконец шляпу и швырнула Неду.
— Скажи, Ева, неужели ты правда попалась на удочку этому ничтожеству?
— Какому еще ничтожеству?
— Тоби Лоузу.
— Ох, нашел время спрашивать!
— Пока человек жив, — отпарировал Нед, — у него всегда найдется время говорить о любви.
Он и не думал уходить. Ева сама готова была вопить. Она отчаянно сжимала и разжимала руки, как будто сила внушения могла подтолкнуть его к двери вместо непосредственного физического воздействия.