Табакерка императора
Шрифт:
А вот в семье, где людям приходится постоянно сдерживаться, потому что они живут вместе, по обиды накапливаются, и отношения делаются все невыносимей, — в семье рано или поздно может произойти взрыв, и принимает это порой такие чудовищные формы, каких нашему брату и не понять. В семье случаются уму непостижимые вещи.
Ну поверили бы вы, что хорошо воспитанная женщина из самой богобоязненной семьи зарубит топором сначала мачеху, а потом и собственного отца только из-за смутных семейных трений? Что почтенный страховой агент, в жизни не обидевший
— Значит, все они были чудовища, — сказал мосье Горон.
— Ничего подобного, самые обычные люди, как мы с вами. А миссис Нил…
— Ага! Ну, так что же?
— Миссис Нил, — ответил Дермот, не отрывая глаз от своего собеседника, — что-то видела. Не спрашивайте меня — что! И она знает, что убил кто-то из членов семьи.
— Тогда какого же черта она молчит?
— Может быть, она не знает, кто именно.
Мосье Горон покачал головой, сардонически улыбаясь.
— Доктор, по-моему, это все не дело. И боюсь, что на вашей психологии тут далеко не уедешь.
Дермот вынул из кармана желтую пачку «Мериленда». Он зажег сигарету, потом, прищелкнув, погасил зажигалку и посмотрел на Горона таким взглядом, что тому сделалось немного не по себе. Дермот улыбался, но его улыбка выражала лишь радостное удовлетворение человека, уверенного в собственной теории. Он затянулся, выпустил колечко дыма, и оно поплыло в ярком свете люстры.
— В тех показаниях, какие вы сами же мне передавали, — сказал Дермот глубоким, ровным голосом, которым он умел почти гипнотизировать людей, — один из членов этой семьи допустил намеренную, грубую, явную ложь, — он выдержал паузу. — Сказать вам, какую именно, или не стоит?
Мосье Горон облизал губы.
Но он не успел ответить. Дверь кабинета — а Дермот уже указывал на нее, как бы для иллюстрации своих соображений, — дверь кабинета распахнулась. Дженис Лоуз, заслоняя глаза рукой, появилась на пороге.
Видно было, что эта комната до сих пор ее пугает. Она быстро, по-детски взглянула на пустой вращающийся стульчик, вздрогнула, уловив отвратительный запах дезинфекции; но тихо вошла в кабинет, прикрыв за собой дверь. Ярко выделяясь черным платьем на белом фоне обшивки, она по-английски обратилась к Дермоту.
— А я уж думаю, куда это вы подевались, — с упреком сказала она, — вышли в холл и — фьюить! — Она жестом изобразила, как они исчезли.
— Да-да, мадемуазель? — всполошился мосье Горон.
Дженис не обратила на него никакого внимания. Казалось, она собирается с духом и вот-вот взорвется. Но она еще долго молчала, вглядываясь в лицо Дермота, и только после этого со всей своей юной непосредственностью выпалила:
— По-вашему, мы жутко отнеслись к Еве, да ведь?
Дермот улыбнулся.
— По-моему, вы благородно ее защищали, мисс Лоуз. Но вот ваш братец… — и
— Вы не понимаете нашего Тоби, — крикнула Дженис и топнула ножкой.
— Возможно.
— Тоби ее любит. Тоби — открытая душа с прямыми взглядами.
— Sancta simmmmplicitas!
— Это значит «святая простота», да? — тут же спросила Дженис. Она смерила Дермота взглядом. Она изо всех сил старалась сохранить свой всегдашний дерзкий и легкий тон. — Ладно, мне-то что… Но вам не мешало бы войти и в наше положение. Ведь все-таки… — и она показала на вращающийся стульчик.
— Его нет, — продолжала Дженис. — Только об этом мы все и можем сейчас думать. Ну и вдруг ни с того ни с сего это обвинение… А мы не в том состоянии, чтобы спокойно ответить: «Что за нелепость, не может быть, и даже глупо это объяснять и доказывать». Тут не знаю, кем надо быть, чтобы так спокойно ответить.
Дермот не мог не признать, что она права. Он улыбнулся, и это придало ей храбрости.
— Вот почему, — продолжала Дженис, — я хотела задать вам один вопрос. По секрету. Только по секрету, можно?
— Как же! — опередив Дермота, безмятежно отвечал мосье Горон. — М-м, где сейчас миссис Нил?
Лицо Дженис омрачилось.
— Выясняет отношения с Тоби. Мама и дядя Бен скромно удалились. Но вопрос, который я хотела задать… — Она запнулась, потом глубоко вздохнула и посмотрела прямо на Дермота. — Помните, вы с мамой говорили о том, как папа интересовался тюрьмами?
Почему-то на последнем слове голос ее зазвенел угрозой.
— Ну и? — спросил Дермот.
— И вот я подумала… Помните, еще все вспоминали, какой у папы был странный вид в тот вечер? Как он вернулся с прогулки и отказался от театра, и был весь бледный, и у него дрожали руки? И вот я вспомнила, когда еще он был совсем такой же… Один-единственный раз…
— Ну?
— Лет восемь назад, — сказала Дженис, — к нему подлизывался один старый подхалим, звали его Финистер; он ввязал папу в какие-то дела, а потом надул. Подробностей не знаю; я была еще маленькая и не интересовалась делами. Теперь, прав да, тоже не интересуюсь. Я только помню, что они с папой страшно разругались.
Мосье Горон, приложивший в знак внимания руку к уху, выразил недоумение.
— Это, конечно, очень интересно, — сказал префект, — но, откровенно говоря, я не понимаю…
— Подождите! — перебила его Дженис и снова обратилась к Дермоту. — У папы была плохая память на лица. Но иногда он совершенно неожиданно вдруг вспоминал, где кого видел. И вот, когда Финистер выкручивался и оправдывался (но возместить папе убытки он и не подумал), папа вдруг вспомнил, что это за тип.
Оказывается, это был никакой не Финистер, а заключенный Макконклин, которого отпустили на поруки, а он обманул и скрылся. Папа тогда еще им интересовался, а Макконклин про это ничего не знал. И вот, здравствуйте, опять Макконклин.