Табель первокурсницы
Шрифт:
Я снова посмотрела на небо и зашагала к воздушной гавани.
— Это последняя гондола, — предупредил стюард, выдавая билет, — Воздушное сообщение будет возобновлено только после прекращения снегопада.
— Благодарю, — кивнула я, усаживаясь на лавку. — Будем надеяться, что это ненадолго.
— Будем, леди, — он подал мне сверток со шпагой, — Но если нет, списки застрявших на земле учеников, будут сразу же отправлены главам факультетов.
Он коснулся фуражки и отошел, проверяя запорные механизмы двери.
Очень надеюсь, что много времени мне не потребуется. Доберусь
Рука дрогнула, я вспомнила, как удобно ложилась рукоять этой шпаги в ладонь, как порхало острие. Кольнуло сожаление. Но иногда, чтобы поступить правильно, нужно чем-то поступиться. Я не платила за покупку, требовать денег не вправе. Если Гикар не захочет назвать мне имя покупателя, что ж… Не беда, пусть сами разбираются. Без меня. Я сыта этим по горло.
Если леди не желает принимать подарок, она его не примет, — как говаривала матушка, когда Илберт в очередной раз спускал содержание на сережки для очередной красавицы-хохотушки.
Корзина гондолы качнулась, и я вцепилась в лавку, в животе появилась первая льдинка страха.
Дирижабль три раза заходил на посадку, но что-то не получалось, и когда корзина коснулась, наконец, шершавых камней пирса, внутри давно уже перекатывался целый снежный ком, а жрица на соседней лавке монотонно бубнила молитву Девам то и дело, сбиваясь и забывая слова. Стюарды открыли двери, объявили о прерывании полетов и пожелали нам приятного дня. День был с этим категорически несогласен.
Поймать извозчика удалось не сразу, метель усилилась, бросая в лицо колючие хлопья. Из кареты я почти не видела сменяющих друг друга улиц, свет фонарей и витрин казался матовым и тусклым, словно на город накинули белую вуаль. Мысли поминутно возвращались к Кристоферу Оуэну, к тому, что сказала жрица. Вряд ли она врала, тогда почему же мне до боли хотелось обвинить ее во лжи?
Карета остановилась, возница повысил голос, что-то кому-то выговаривая. Я открыла дверь и выглянула. Извозчик ругался с мужчиной с нашивками десятника. Дорогу перегораживала телега, на которой стояла бочка, такие держали рядом с Управами на случай пожаров. В воздухе чувствовался сильный запах гари. С десяток жестяных ведер валялись в истоптанном снегу рядом с колесами. Усталые лица патрульных рыцарей были перемазаны копотью.
Я вышла из кареты, стараясь рассмотреть из-за спин собравшихся людей, что же именно горело. Обглоданные пламенем стены еще тлели и тихо шипели. Кучер продолжал спорить с десятником, не обращая внимания, что пассажир уже покинул карету. Владельцы соседних лавок, их покупатели, разносчики, подмастерья, просто уличные мальчишки, случайные и не очень прохожие — все они переговаривались, поминутно поминая Дев. Одному из них сегодня не повезло, лавка сгорела.
Я сделала несколько осторожных шагов вперед, холод пробрался под куртку. Сгорела не просто лавка, а мастерская Гикара.
Остальные постройки удалось отстоять. Южная стена оружейной, кажется та, где висела карта, частично уцелела. Остальное превратилось в пепел, смешавшийся с тающим снегом. Рыцари пытались очистить остатки товара, больше похожего на груду черного металла. На дороге лежал… лежало прикрытое мешком тело. На него смотреть не хотелось, но взгляд снова и снова возвращался к торчащим из-под ткани черным ногам.
— Ужасти какие, — покачала головой стоящая рядом женщина в пуховом платке.
— И не говори, — ответила вторая с корзинкой в руках, ее капюшон упал, волосы выбились из пучка, — И как полыхнуло! В одночасье! Я уж думала Девы по наши души явилися.
— По чью-то точно явились, — хмуро сказал дородный мужчина с пятнами на фартуке, снег падал на его лицо и тут же таял, заставляя кожу блестеть, — Кто-то очень хотел отправить бедолагу к богиням, даже дверь поленом подперли, чтоб не выбрался.
Мы все посмотрели на лежащее на земле черное тело.
— А ну-ка хватит! — рявкнул рыцарь с серой эмблемой на плаще, и отрывисто спросил мужчину, — Кто такой? Откуда?
— Так мясник я, Ганс из лавки «У Ганса», отборная вырезка и корейка — с готовностью ответил он, — Ежели не верите, то у любого спросите, — он оглянулся, но словоохотливые женщины уже уходили, а мальчишка разносчик еще раньше юркнул в подворотню.
— Спросим, — сказал Серый, — Видели, как занялось?
— Э… нет, — с неохотой признал мясник. — Выскочил, когда уже вовсю полыхало, да колокол звонил. Помочь хотел Гикару, тут ведь такое дело не поможешь, вся улица займется, что чужое, что свое. Не сразу увидел, что дверь поленом подперта, а когда увидел, поздно было, крыша рухнула. Эх, жалко мастера, такую душу загубили, — он показал пудовый кулак пепелищу.
— Уверены, что это Гикар? — рыцарь указал на тело.
— А хто ж еще? — выпучил глаза Ганс.
— Значит, неуверены, — констатировал серый.
— А вы, леди? — моего рукава коснулся десятник, что еще недавно препирался с извозчиком, тот, кстати, стоял позади служивого и нервно мял в руках шапку. Думаю, он уже просветил солдата, куда я направлялась, но не смог сказать зачем.
— А я только что приехала, — холодно ответила я, прижимая к животу сверток, — И видеть при всем желании ничего не могла.
Извозчик согласно закивал.
— Вы ехали в оружейную лавку? — поднял бровь десятник, совсем по-другому оглядывая продолговатый сверток.
— Да, — ответила я, — Я хотела…
— Простите, леди Астер, я опоздал, — мне на плечи легли тяжелые руки, сердце прыгнуло к горлу. Голос оказался знаком. То ли от испуга, то ли от радости сердце скакнуло к горлу и забилось, как сумасшедшее.
— Вы с этой леди по оружейным лавкам ходите? — усмехнулся Серый.
— Почти, — Кристофер Оуэн сделал шаг вперед, ненароком оттесняя меня в сторону, — Она со мной. А потом к модистке. Так? — он, улыбаясь, посмотрел на меня, западный выговор исчез, уступив столичному чуть капризному растягиванию гласных, перед Серыми сейчас стоял не рыцарь патруля. Пальто, шейный платок, шляпа — сейчас Оуэн казался избалованным столичным франтом, покупающим девочке ленточки и решившим между посещением портного и кофейни прикупить ножичек для писем. — А что здесь… — барон растеряно оглядел пепелище.