Табун

Ткаченко Анатолий Сергеевич

Осторожно подступили с двух сторон, остановились.

Чутьем, слухом Сказка уловила тревогу, качнула головой, повела черным, зло пыхнувшим

глазом. У нее чаще заходили бока, нервно запрядали уши. Из горячечных ноздрей ударил в снег длинный, парной выдох. На большее у нее не хватило силы. Она замерла, и только пугливой судорогой передергивалась на боках кожа.

— Жеребая, — сказал Манасюк, тронув палкой ее живот, — жеребенок бьется.

Петрухин смотрел на жилисто вытянутую шею Сказки, полузакрытый глаз, на смятую огненно-рыжую гриву, мокрый, дымящийся паром круп, видел яркое пятно крови возле передних ног и растерянно молчал. Ему не верилось — нет, нет… Вот сейчас Сказка вскочит, ударит копытами в снег, скроется за лиственницами. И незачем вовсе ее ловить, пусть живет на свободе, водит табун, пасется в бамбуковых долинах, — на нее надо смотреть издали, приезжать и смотреть. Потом он вдруг понял слова старшины: «жеребенок бьется…» — подумал внезапно: «умирает» — и быстро сказал, слепо протянув руку:

— Дай винтовку!..

Ствол он приставил к уху — вздрогнувшему, отпрянувшему, — глянув на вершины лиственниц, нажал спусковой крючок.

Выстрела он не услышал: просто охнул лес, осыпав с ветвей снег, далеко в горах грустно отозвалось эхо, и над лунно-чистым конусом вулкана косо завалился желтый серный дым.

— Поймали… — откуда-то издалека сказал старшина.

Вечером Петрухин ничего не написал Наде.