Тадзимас
Шрифт:
Было, было издание, Юра. Издатели – мы с Лейкиным. И как раз к твоему приезду мы успели книгу издать. И тираж ее был три тысячи экземпляров. И весь – твой. Для тебя. Для твоих выступлений и для подписей. Для подарков – тем, кому пожелаешь, – друзьям и знакомым, и просто – любителям, здесь, в России, твоих стихов. И когда ты сошел с подножки вагона, шагнул на перрон, уже – на родную землю, – я шагнул к тебе навстречу и торжественно даже, а в общем-то радостно, сразу вручил тебе тяжеленную пачку только что вышедшей, изданной нами книги твоей, первой книги твоей – на родине. Первой, той, о которой ты неожиданно как-то и странно, неприлично даже, – забыл…
Вот опять о книге, об «Оттиске»:
«Дорогой
Книги Юрия Кублановского: Избранное (сост. И. Бродский), Ardis, 1981. С последним солнцем, La Presse Libre, 1983. Оттиск, Ymka-PRESS, 1985. Затмение, Ymka-PRESS, 1989. Приеду, надеюсь, на Рождество. Черкни до этого хоть пару строк. Обнимаю. Твой Юра. 10.10.1989».
Приехал Юра. Увиделись.
В декабре восемьдесят девятого побывал я в Париже. Недолго. За границей был я впервые. И – единственный раз. Ничего, для меня и этого даже – вопреки сожаленью Кубову, что нигде, мол, так я и не был, – понимай, мол, – он-то везде, где возможно, успел побывать, – для меня, говорю, и этого предостаточно. Здесь, в Коктебеле, я живу давно – и работаю, много лет уже, ежедневно, с Божьей помощью, – жив и здрав.
Ну вот и еще письмецо:
«Дорогой Володя! Вот уже неделю, как я на Западе. И все острее не хватает друзей, родины. Как жаль, что так мало удалось пообщаться. Но с каким-то особенным теплом вспоминается вечер у тебя, книги, прогулка с собакой, снег. А как подумаю, что вот сейчас у тебя на полках стоят мои фотки, то и самому делается теплее, нет, не одинок. Привет жене, дочкам. Жму руку! До встречи. Юра. 7.3.1990».
Нет больше писем. Все.
А встреча наша в Москве, за весь-то десяток лет, который он здесь живет, была – единственной. Больше времени он не нашел, чтобы со мной пообщаться.
И только в июне нынешнем приехал ко мне в Коктебель. Приехал, чтоб отдохнуть. А вовсе не для того, чтоб с другом, то есть со мной, здесь повидаться… Друг ли мне он? Да кто его знает! Слишком он изменился. Это я зачастую думаю не о себе, но о других, о товарищах, – как бы помочь кому-то, что же такое сделать доброе для кого-то, кого же успеть поддержать. Юра многие годы – думает не о товарищах. Думает – как бы выжить. Думает – о себе. Думай почаще, Юра. Думай побольше, Юра. Мне не обидно. Мне – грустно. Что же с тобой? Очнись! Или – уже не сумеешь? Вовсе уже не способен – к дружбе, к общенью, к беседе, – так, как в былые года? Что с тобой, Куб? Откуда эти метаморфозы? Что это вдруг за поза? Что за совсем советский твой литераторский вид? Смотришь – и видишь: ну прямо только что из ЦДЛ. Если ты дружбу предал – так и скажи мне, Юра. Если ты дружбе предан – так и скажи мне, Куб.
Кто ты теперь? Ответь мне.
Кто ты – на самом деле?Друг – или так, знакомый прежний, одно названье, звук, что заглохнул, отсвет, вскоре погасший, былого, оттиск ли полустертый давнего самиздата, призвук ли чей-то, призрак мрака, неужто – призрак? Или же – друг? Скажи мне, кто ты? Ответь мне, Куб!.. Ладно уж. Бог с тобою. Выбран и ты судьбою. Слово твое любое – стынет, сорвавшись с губ…
Об Олеге Хмаре.
(Книга стихов «В часы бессонницы». 1989)
О чем говорить сейчас, когда книга Олега Хмары приходит к читателю?
О том ли, что дружба наша с ним длится вот уже добрых двадцать восемь лет, и годы эти наполнены разнообразными, нередко значительными, порою сложнейшими, пережитыми, бывало, и порознь, и вместе событиями?
О том ли, что Олег – личность, по глубокому моему убеждению, исключительная, человек редких достоинств?
О том ли, наконец, что он – замечательный поэт, ценимый и друзьями, и знатоками подлинной отечественной поэзии, более трех десятилетий существовавшей и имевшей широчайшее хождение по всей стране в списках, выстоявшей, выжившей – и лишь в последнее время, пока что фрагментарно, но все-таки все более высвечивающейся в виде ярких публикаций?
Немудрено понять, что стихи Хмары скажут о нем куда больше, нежели я ныне, в этих вот, искренних, впрочем, заметках о старинном друге своем.
И все-таки – надо, важно сказать.
Олег Илларионович Хмара родился в 1936 году. Кровь запорожских и донских казаков течет в нем, определяя его внешность, повадки, манеру держаться, характер, да и всю, собственно, жизнь.
На Украине, откуда поэт родом, на Днепропетровщине с ее холмистыми, овражистыми, словно бы буйными волнами, откатывающимися на юг, к морю, степями, с перенасыщенными птичьим щебетом, то пронизанными солнцем, то тенистыми островками лесов и посадок вокруг водоемов, в селе Вольном, что на реке Самаре, неподалеку от Новомосковска, над которым высится знаменитый собор, предки Хмары покоятся на старинном сельском кладбище вот уже три столетия. Корни рода – уходят в глубь истории Украины и Дона.
Не случайным было название села. Жажда воли, умение отстаивать ее в любых жизненных обстоятельствах, обретение воли – сквозь узы внешне монотонного, тяготящего душу существования в общем-то успешно работающего в своей области горного инженера, несколько позже – кандидата наук, незаменимого специалиста по выбросам в угольных шахтах – проблеме острой, наболевшей, – но, согласитесь, существования вынужденного, далекого от поэзии, хоть и приносящего явную пользу людям, – сквозь рамки быта, сквозь невзгоды личных драм, – неторопливое, поступательное, но осознанно-неуклонное преодоление барьеров, препон, поиск и нахождение выхода, – вот что важно увидеть и в жизни и в поэзии Олега Хмары.
Не отсюда ли в нем, еще с малых лет, – тяготение к природе, слиянности с нею, вглядывание и вслушивание и в струение незримых вод времени, и в ток реальных древних рек – Днепра, Самары, Ингульца, а потом – Волги, на берегах которых, смело можно утверждать, и происходило формирование этого человека, этого поэта?
«…но есть покой и воля». Покой – для Хмары – понятие отнюдь не статичное. Ибо, находя отдохновение вдали от городов, будучи заядлым рыбаком, путешественником, бороздя на своем катере воды, прежде – Днепра и притоков, вплоть до моря, нынче – Волги и притоков, он впитывает в себя извечные силы отечества. И только внешне, подчеркиваю, монотонное существование, в котором подспудно идет неустанная работа души, получает тот мощный импульс, тот крутой замес, каковые уже соприкосновенны с поэзией.
Стихи Олега Хмары – это, как правило, своеобразные резюме, результат выстраданных, осмысленных жизненных периодов, с единственно верным, сразу же точно взятым и до конца выдержанным тоном, с тонким и потому драгоценным лиризмом, но одновременно и с явственными вкраплениями эпики, сдержанной и выверенной в деталях хроники своего времени, с нужными ориентирами в собственной, а не чьей-нибудь судьбе, вне хаоса и лишних для такой поэтики напластований, как бы профильтрованные, очищенные, сжатые до разумного минимума строк, и оттого – затрагивающие сердце, западающие в душу, запоминающиеся, – это стихи, я бы сказал, бережные, негромкие, без показной «современности», стихи в русле лучших традиций, но как они свежи, глубоки, чисты!