Таэ эккейр!

Раткевич Элеонора Генриховна

Илмерран битых три дня клял свое совершенно негномское легкомыслие, ворчал, бухтел и вообще ходил чернее тучи, но слово сдержал. Он подарил Лоайре не только свиток, но и шкатулку – как, впрочем, и остальные семь. Мудреные ларчики переходили во владение Лоайре по мере того, как он открывал их один за другим. Иные отпирались почти сразу, над другими приходилось поломать голову денек-другой. В этом причудливом состязании между учеником и учителем победа осталась за учеником, но Илмерран так не считал: Лоайре проникся прелестью подобных головоломок до глубины души – а значит, кое-что гном все-таки выиграл.

Шкатулками Лоайре был очарован безраздельно. Друзья подтрунивали над ним за это увлечение, но он даже не давал себе труда отшучиваться. А потом шутки и вовсе стихли – потому что и дом свой Веселый Отшельник выстроил на манер гномьих ларчиков.

Этот совершенно непредсказуемый дом представлял собой дикую смесь шкатулки с секретом, лабиринта и картинки-перевертыша из тех, на которых вроде бы нарисовано что-то одно – а если приглядеться как

следует, то совсем даже другое. Одних бы ложных дверей и мнимых стен с лихвой достало, чтобы несведущий гость лишился рассудка, пытаясь войти в дом или выбраться из него без помощи хлебосольного хозяина. Мало того, этот взбесившийся ларчик постоянно менялся. Едва только Лоайре наскучивал прежним его видом, как вчерашняя стена отправлялась на место потолка, пол заменял двери… откровенно говоря, Эннеари не раз казалось, что Лоайре для того и пускается во всевозможные эскапады, чтобы сбежать из собственного дома, поскольку просто-напросто разобрать его по досточкам дурацкая гордость мешает, а постоянно жить в этом доме и не рехнуться даже гному не под силу. Может, и так. Во всяком разе, Илмерран заявил, что если Лоайре вздумает поехать в Арамейльский Университет, где всем заправляют гномы, он добьется, чтобы молодому эльфу зачли это строение вместо вступительного экзамена. Лоайре бы и поехал – всем ведь известно, что даже среди прочих гномьих университетов Арамейльскому нет равных и поступить туда нелегко. Вот только по присущей ему причудливости нрава Лоайре все никак не мог решить, какое же ему избрать отделение… а потом Илмерран уехал куда-то… а уж совсем потом Лоайре вроде как и раздумал уезжать… то есть ничего он не раздумал, а просто попался в плен вывертню. И вывертня он, между прочим, сам в дом впустил, а то и привел, приняв за кого-то другого. Да, именно так все и было. Иначе бы вывертню в этот дом нипочем не войти, будь он хоть трижды, хоть четырежды магом. А вот Эннеари впустить в дом некому. Он сам должен найти вход. И что еще хуже, сам должен найти в нем его хозяина.

Глава 31

Кровь почти уже не сочилась из растресканных губ. Только одна маленькая вязкая капелька выступила из ранки, и Лоайре, с трудом приоткрыв рот, слизнул ее сухим кончиком распухшего языка. Запах воды, восхитительный и дразнящий, словно смех, сводил с ума. Лоайре чувствовал, что у него больше нет сил терпеть – душевных сил. К счастью, телесных сил, потребных для того, чтобы доползти хотя бы до кувшина с водой, у него тоже не было. Иначе бы он не удержался. Он так слаб… слабее даже, чем его воля – и это хорошо. Это лучшее из того, что с ним могло случиться – кроме разве что чуда, а рассчитывать на чудеса неразумно. Никаких чудес – просто возможность в кои-то веки противостоять своему врагу. Отомстить ему… а может, и победить – кто знает? Хоть смертью своей, мразь, а я с тобой разочтусь – поглядим, что ты тогда запоешь?

Лоайре давно уже понял, что мучителю своему он зачем-то нужен живым. Непременно живым. Пусть не сразу, но понял. Сразу-то он ничего не понимал… что поделаешь, умом такого не понять. Знаний, почерпнутых из старинных трактатов, для этого никак уж не довольно. В трактатах ни о чем подобном не пишут. Лоайре всегда был книжным мальчиком, буквоглотом… страшно и помыслить, ведь он себя умником считал, а сам столького не понимал и не знал!

Например, он не знал, представления даже не имел, что можно так ненавидеть. Не знал до того предрассветного часа, когда полусумрак окликнул Лоайре голосом друга, и он сам, собственными руками, распахнул дверь. И тут же оказался не то что связан – спеленут по рукам и ногам омерзительными заклятьями. С тех пор проклятый маг применял их к пленнику не раз и не два, но Лоайре так и не смог привыкнуть к их прикосновению. Эта мерзость была настолько противоестественной, что оставляла на теле вздувшиеся рубцы. Раны, оставленные веревками, ремнями или кандалами Лоайре убрал бы за считанные часы, но эти рубцы поддавались его воле с неимоверным трудом. И все же Лоайре подвергал себя самоисцелению с прежним упрямством, раз за разом заставляя рубцы опадать и рассасываться: оставить их значило окончательно сдаться, а Лоайре скорее умер бы, чем сдался.

Но умереть-то ему как раз и не давали. Проклятый маг был силен, неимоверно силен. И хитер – а как бы ему иначе удалось застать эльфа врасплох? В самый первый раз Лоайре отказался от еды, как только понял, что магу нужна его жизнь. Он самонадеянно решил, что маг возьмется кормить ценного узника насильно, а уж тогда Лоайре сумеет исхитриться и добраться до его глотки… как же, размечтался! Человек, носящий облик Лоайре, спервоначалу даже близко к нему не подошел. Маг просто-напросто вновь захлестнул на нем чародейные путы и лишь тогда, обездвижив пленника полностью, запихал ему распорку промеж зубов. Лоайре пытался давиться и плеваться, но это ему не помогло. Ему скормили все до последней крошки, выпоили все до капли. Судя по всему, опыт по части кормления строптивых пленников у мага был немалый. Он с поразительной точностью рассчитывал, когда же именно и как впихнуть в беспомощное тело очередной глоток – и не просчитался ни разу. А еще он уворачивался с поразительной ловкостью. Лоайре так ни разу и не удалось плюнуть в ненавистное лицо – свое, свое лицо! – склоненное над ним. И уж тем более ему не удалось вцепиться в это лицо, до мельчайшей черточки бывшее его собственным, в его самоуверенную улыбку, холодную, как стекло… ничего ему не удалось, кроме

как разжиться ночными кошмарами. Впрочем, изредка в их череду удавалось затесаться и хорошим снам. Например, однажды Лоайре приснилось, что он снимает с себя лицо, швыряет на пол и топчет каблуками, старательно топчет, вздрагивая от омерзения – а потом, когда лицо растоптано полностью, он открывает дверь и уходит. Кровавое пятно на полу, еще недавно бывшее лицом, визжит и воет, пуская розовые пузыри, и умоляет его вернуться, но Лоайре не оборачивается. Хороший сон. После него Лоайре целых полдня не хотелось кричать. Жаль только, что этот сон пришел к нему только однажды. Лоайре не отказался бы посмотреть на него вдругорядь. Глядишь, опять бы на душе полегчало.

Немного погодя оказалось, что собственный облик – далеко не самое страшное, что может повстречаться на тропе снов. Во снах, как и в действительности, самые лютые мучения причиняли другие лица, другие улыбки. Лоайре уже не помнил, когда он впервые увидел этот морок – во сне или наяву? Кажется, наяву все-таки… сколько же раз он лежал на полу, слыша голоса друзей, непринужденно болтающих с магом о том, о сем в соседней комнате, прямо за стенкой… ведь они не знали, они ни о чем не знали… им неоткуда было знать, что шутит с ними и смеется поддельный Лоайре… а настоящий – вот он, валяется на полу, намертво стянутый магическими путами, и пытается из последних сил хотя бы биться в них, чтобы нашуметь, крикнуть хотя бы из-под заклятия, запечатавшего его рот… крикнуть, позвать, предупредить… он хоть сам и не знает, что за беда надвигается, но ведь недаром самозванец выдает себя за него, что-то он наверняка задумал… закричать, шелохнуться… бесполезно!

Лишь однажды колдовская удавка вроде бы ослабела, и Лоайре стряхнул ее с себя. Но не успел он даже взвыть от восторга, как за первым подарком судьбы последовал второй: малая панель откинулась, и в проем вошел, пригибаясь, Аркье… как же Лоайре был глуп, как неимоверно глуп! Он и труда себе не дал подумать, как же это могло получиться – нет, так и разлетелся приятелю навстречу. И тот его выслушал – от первого и до последнего слова выслушал – и лишь потом улыбнулся такой знакомой всем друзьям тихой понимающей улыбкой… Лоайре не смог бы сказать, когда он понял, что не улыбка это, а усмешка… нет, насмешка, жуткая и издевательская, напоенная такой безумной злобой, что глаза от нее отвести невмочь, лютая ухмылка бессмысленной и безграничной жестокости – но и она таяла, сменяясь чудовищной гримасой, и вместе с ней таяло, как воск, лицо, таяло, прогибалось, сминалось, знакомые черты вздувались и распухали, растягивались, переиначивались, стекали мутными каплями туда, где прежде был подбородок, и вновь выпухали неистовой издевкой, пока Лоайре не потерял сознание – в первый раз в жизни, но увы, не в последний. К сожалению, во сне упасть в обморок невозможно – во всяком случае, Лоайре о таких счастливчиках слышать не доводилось – а потому в ночных своих видениях он полной мерой испивал эту самую страшную на свете муку. Он вновь и вновь видел своих друзей, видел их лица, такие знакомые, такие привычные, до последней мельчайшей черточки привычные… он даже заговаривал с ними, и голоса их тоже были прежними – до тех пор, пока он, поверив немыслимой надежде, не пытался им улыбнуться. И ответные улыбки вновь и вновь заставляли любимые лица плавиться, обретая облик зла, укрытого под ними, и Лоайре вновь и вновь просыпался в холодном поту и с сорванным горлом, потому что он кричал во сне – но сознания не терял.

А в тот, самый первый раз, маг сообщил пленнику, приведя его в чувство, что вообще-то смена облика происходит иначе, но Лоайре полагается урок за строптивость. Лоайре, откровенно говоря, было наплевать, как на самом деле происходит перемена внешности, зато урок он запомнил накрепко – и, завидев Лэккеана, уже не стал издавать радостных воплей. Правильно не стал. Откуда друзьям здесь взяться? Хоть бы маг от этой боли его избавил – лица друзей видеть! Это куда страшнее, чем видеть врага облеченным в собственное. Но нет, маг еще не раз заглядывал к пленному в облике его друзей – то ли по забывчивости, то ли за недосугом лицо сменить, то ли из чистой зловредности. Так что внезапный его отъезд сделался для Лоайре таким подарком, какого измученный эльф уже и не чаял.

Магу и раньше доводилось уезжать на несколько дней. Целых три, а то и четыре дня провести в отсутствие своего палача – праздник-то какой! Нет, вырваться Лоайре не удастся – уже проверено – стены и двери зачарованы надежно. Ни вырваться, ни докричаться. Но хотя бы побыть наедине с собой… походить по комнате из стороны в сторону, шесть шагов в одну и шесть в другую, ноги размять, в кои-то веки не связанные… позволить себе, в конце-то концов, просто заплакать… кто не испытал, тому не понять, сколько пьянящего счастья можно пережить, будучи узником. Несколько дней относительной свободы. Несколько дней покоя и надежды.

На этот раз маг уезжал надолго. Недели на три, а то и больше. Потому-то он и оставил пленнику запас еды и питья. «Вообще-то вы, эльфы, подолгу можете не жрать». Да, верно, так он и сказал. И добавил: дескать, если пленник вздумает ерепениться и не притрагиваться к еде и питью, то здорово пожалеет. Вот как только маг вернется, тут же и пожалеет. И доступно объяснил, как именно пожалеет. Посулы его Лоайре не повторил бы никому даже под страхом смерти. Даже под страхом того, что с ним действительно все это проделают. О, в способностях и желании своего мучителя он и не сомневался. Просто впервые за минувшие полтора года ему было все равно – ибо впервые перед ним забрезжила надежда.