Таежные встречи
Шрифт:
Неожиданно Мищенко стукнул батожком о берёзку, и сейчас же бык огромными прыжками рванулся вперёд. Следом за ним бросились и остальные. Теперь все они шли от нас не более как в ста пятидесяти метрах. Мы видели, как, утопая до полбока, бык бороздил грудью снег. Он шёл тяжело, часто останавливался, нервничал и прыгал. Иногда охваченная страхом, вперёд выскакивала матка, тогда ещё медленнее шли звери. Бык злился, бил матку передними ногами и, если это не помогало, отталкивал её и сам выскакивал вперёд. Теперь было ясно, что глубокий снег сломил их силы, и звери всё чаще и чаще стали останавливаться. Казалось, что под действием усталости у них исчез и страх. А мы теперь нарочно не давали им передохнуть. Охотники стали покрикивать на изюбрей, махать и стучать батожками, словом — подгонять их. Те вначале
Но вот мы скоро оказались на границе леса. Дальше круто вверх уходило чистое снежное поле. Звери остановились. Из открытых ртов свисали длинные красные языки. Звери тяжело дышали и уже, казалось, без страха смотрели на нас. Петруха подал знак — итти вперёд. Мы обошли зверей и, как только все оказались выше их, Василий крикнул:
— Пошёл! — и его лыжи, легко скользнув по снежной поверхности, покатились прямо на изюбрей.
— По-шё-ёл! — повторил Кормильчик громко и протяжно.
Звери рванулись вниз и крупными прыжками стали уходить своим следом. Теперь под гору им бежать было легче, и они быстро удалялись. Вихрем взметнулся под лыжами снег, мелькали кедрачи. Два с лишним километра продолжалась эта гонка. Мне казалось, что к зверям вернулась их сила и что они теперь вне опасности.
— Хватит! — вдруг крикнул Кормильчик, и мы остановились. Звери сейчас же замедлили ход; бежавший впереди бык пошёл шагом, затем встал.
— Пусть немного отдохнут, а то как бы не запалились, — сказал Петруха.
Промышленники, присев на снег, снова закурили. Звери, не дожидаясь нас, минуты через две, шагом тронулись дальше. Мы оттолкнули лыжи и тихо пошли. Теперь, глядя на зверей, можно было сказать, что они окончательно выбились из сил и, пожалуй, готовы сдаться.
Через несколько сот метров нинян стал отставать и уже кое-как плёлся по следу.
— Управляйтесь с ним, а я потихоньку пойду дальше, — сказал Кормильчик.
Мы отбили ниняна от остальных зверей. Он тяжело дышал, недоуменно смотрел на нас и, угрожая, изредка махал головой. Мищенко, торопясь, снял котомку и стал доставать кожу, верёвки и камусы. Нинян внимательно наблюдал за ним. Вдруг пошатнулся, раз, другой и, забросив зад, свалился в снег. И сейчас же из его груди вырвался вздох облегчения, похожий на тот, которым выражают полное удовлетворение.
Через минуту мы уже возились около него. Я с любопытством следил за Василием. Он быстро обмотал каждую ногу пониже колен камусом, затем сложил их вместе и связал верёвкой. Нинян вначале бился, вырывался, но скоро сдался и только стонал.
— Камусом обматываем ноги, чтобы их не поморозить, — вишь, какая стужа, — ответил на мой вопрос Василий. Затем он развернул кожу, разостлал её вниз шерстью, и мы уложили на неё пленника. Нинян не сопротивлялся. Он как бы смирился, и через минуту мы уже тащили его вниз по следу.
Несколько дальше мы увидели необычную картину: Кормильчик, сидя на толстой валежине, докуривал трубку. Вид у него был спокойный, а рядом в 20 метрах от него стояла матка. Услышав шорох, она вдруг повернулась к нам и, насторожившись, долго смотрела на наш груз, вероятно, узнав в нём своего сына.
— Будем ловить матку, чего зря гонять её, — сказал Петруха, когда мы подошли к нему. — А вот с быком, не знаю, придётся повозиться.
Когда мы стали окружать матку, чтобы поймать ее, она вдруг заволновалась, но не успела сделать и одного прыжка, как в воздух взметнулся аркан Мищенко, и петля туго стянула ей шею. Одно мгновенье — и она вздыбилась, сделала огромный прыжок в сторону и, как обезумевшая, рванулась напролом по снежной целине. Проскакав метров пятьдесят, она остановилась. Глубокий снег теперь был для неё непреодолимым препятствием. Мищенко подкрался и поймал конец выпущенного аркана. Матка всполошилась, но силы уже окончательно покинули её, она захрипела, зашаталась и медленно свалилась в снег. Не теряя времени, промышленники засуетились около неё. Тут было на что посмотреть и даже позавидовать, как ловко и привычно они управлялись. Матка сопротивлялась, отчаянно билась головой, вырывала ноги, но через двадцать минут, связанная, уже лежала на коже.
— Теперь бы с тем управиться, — сказал довольным тоном Кормильчик, подсаживаясь ко мне и выпуская изо рта тонкую струйку дыма. Отдыхая, он сделал из верёвки узду, надел её на голову матки и крепко притянул к ногам.
Мы вытащили свой груз на тропу; благо, что она оказалась совсем близко. Мищенко сейчас же отправился за лошадью, чтобы на ней подтащить зверей к палатке. Мы с Кормильчиком пошли ловить быка, который уже вышел на соседний хребет и лёг под старым кедром отдыхать. При нашем приближении он вскочил и, как бы встречая, сделал несколько шагов вперёд. Он стоял на небольшой площадке, окаймлённой с трёх сторон отвесной скалой. От нашего взгляда не мог ускользнуть его воинственный вид. Он не собирался сдаваться, а скорее предупреждал нас, что силы его ещё не покинули и что он готов обороняться. Его большие глаза, в которых играли отблески заходящего солнца, были полны решимости. Он грозно мотнул рогами и приготовился к прыжку.
— Смиришься, неправда, — бурчал Кормильчик. Он подал мне знак итти вперёд, и мы, осторожно передвигаясь, преградили зверю выход с площадки. Бык заволновался. Он вдруг понял, что попал в западню. Он стремительно бросился вперёд к нам и со всего размаха ударил рогом о кедр, за которым едва успел скрыться Кормильчик. Рог от удара сломался у основания и, описав в воздухе круг, упал на снег. Зверь отскочил назад. Теперь он стоял в профиль ко мне, расставив задние ноги. Горящий злобой взгляд был попрежнему полон решимости. Кормильчик, не торопясь, но всё время с опаской поглядывая на зверя, снял котомку, достал аркан и набрал его небольшими кругами в руку. За тем он медленно вышел из-за кедра и ловким броском поймал быка. Одно мгновенье — и зверь заметался по площадке. Он бросился в одну сторону, в другую, но конец аркана Петруха успел захлестнуть за кедр, и зверь, до хрипоты затянув на шее петлю, упал в снег. Казалось, наконец-то, он сдался. Но вдруг бык вскочил и рванулся к обрыву. Ещё одно мгновенье, и мы увидели, как он огромным прыжком бросился вперёд. Аркан лопнул, и зверь, свернувшись в комок, полетел в пропасть. Сейчас же снизу послышался грохот камней и треск сломанного дерева.
Мы спустились под утёс и подошли близко к зверю. Он лежал комком, приваленный валежником и снегом. В его помутневших глазах теперь не было ни гнева, ни беспокойства. Зверь умирал. Его дыхание становилось всё реже, глаза скоро перестали закрываться, и мы увидели, как погасла в них жизнь.
— Не покорился… — произнёс с глубоким сожалением Кормильчик. Он достал кисет и, не торопясь, закурил.
В моей памяти надолго остались: смертельный прыжок, чёрный неприветливый утёс и умирающий на окровавленном снегу бык.
…На другой день вечером мы добрались с живым грузом до маральника. Через час после того, как гружёные сани въехали во двор, изюбры были освобождены и от радости заметались по маральнику.
«Казак»
Был октябрь. Наша палатка стояла рядом с озером, у подножья одного из многочисленных отрогов Восточного Саяна. Всё вокруг нас покрылось снежной белизной, и только не застывшее ещё озеро было тёмнобирюзового цвета, да густая кедровая тайга, окаймлявшая его со всех сторон, стояла в потемневшем осеннем наряде. Два высоченных хребта, обнимающие с двух сторон этот водоём, образуют в его изголовье гигантский цирк, пугающий человека постоянной тишиной, крутыми откосами и глубиной. В нём ничто не растёт, всё завалено обломками скал — россыпью, и только летом, в знойные дни, когда под тенью кедров не остаётся прохлады, заходят в это мрачное убежище звери, чтобы спастись там от гнуса.