Таежный бродяга
Шрифт:
Часа два спустя я заглянул к Дубинину — и застал его оживленно разговаривающим по телефону. Вид у него был уже не тот, что вначале; он словно бы и впрямь проснулся!
С треском бросив трубку на рычаг, он поворотился ко мне и сказал, сразу переходя на «ты» и как бы подчеркивая этим новую, дружественную форму отношений:
— Эй, старик! Ты где же шляешься? Я уже тут говорил — насчет тебя.
— С кем же это ты?.. — спросил я, подхватывая новый тон.
— С заместителем главного редактора. Он приглашает… Идем!
— Так ты, значит, считаешь…
— Естественно. Иначе — какой же был бы смысл?
— Ну, я рад.
— И я тоже, — сказал он, — это все-таки редкость, встретить среди "народных дарований" что-либо по-настоящему серьезное.
— А что тебе — к примеру… — начал я.
Он быстро сказал:
— Стихи! Лирические миниатюры, картины природы. Теперь, пробудясь, он все делал быстро, и — налету улавливая мысль — перебивал меня, опережал.
— Я просмотрел их, правда, наспех, — по диагонали — так что могу говорить лишь о первом, общем впечатлении… Так вот, оно неплохое.
— Ну, а как насчет…
— Прозы? Что ж, слог у тебя есть. Однако то, что ты принес, лучше даже и не показывать начальству. Во всяком случае — пока.
— Почему же?
— Да потому, что ты пишешь так, как будто живешь не в России, а где-нибудь на Западе…
— Что-о-о? — удивился я, — ну, брат, это ты загнул… При чем здесь какой-то дурацкий Запад?
— Ну, как же! Там ведь пишут — без тормозов. Работают, в основном, на эффект, на публику. И ты — тоже! Ты же никак не учитываешь наших требований, наших задач… Вот у тебя есть рассказ "Мирская тропа". Ты затронул в нем проблему сектантства. Проблема эта важная, серьезная, особенно — в здешних краях! Но какова же твоя позиция? Вместо того, чтобы осмыслить факты критически, — осудить и развенчать сектантство — ты ограничиваешься простым описательством. Мало того, ты даже как бы любуешься мрачным этим колоритом… Словом, ты оказался, как говорят журналисты, "в плену у материала". И это обстоятельство, имей в виду, сразу же отметят все, и поставят тебе в вину.
Дубинин произнес это бойкой скороговорочкой, слегка посмеиваясь, поигрывая бровью. Как бы приглашая меня отнестись к сказанному с юмором, но все-таки — запомнить и учесть, на всякий случай…
— Я ведь излагаю не столько свое личное мнение, сколько общую установку, — пояснил он, пряча рукопись в стол. — Понимаешь? — И замкнув ящик, пошагал к дверям.
— Постой-ка, — уперся я, — ты вот говоришь…
— Айда, старик, — мигнул он, — хватит митинговать! — И бесцеремонно потащил меня за рукав. — Начальство ждать не любит!
— Так вот вы какой! Ну, садитесь, рассказывайте.
— О чем же? Право, не знаю…
— Да о себе, о себе! Вы, стало быть — из тайги?
— Из Белых Ключей.
— Это, простите, где?
— В верховьях Аскиза, в горах.
— Та-ак… И что же вы там делали?
— Лес рубил — что же еще? Трудился в леспромхозе. И, конечно, охотничал… Наша таежная жизнь проста — не то, что у вас, у городских!
— А родом вы откуда?
— Да тоже, — пробормотал я, дернув плечом, — из тайги.
— Ну, а — здесь, теперь?..
— Теперь вот приехал в лесопромышленный трест — на курсы по повышению квалификации.
Я не спеша — эдак с ленцою — достал из кармана потанинскую справочку. (Все-таки я не зря ее припас, не зря! Для устройства на работу она не годилась; здесь же оказалась — в самый раз!) Заместитель редактора прочел ее, повертел в пальцах. И возвращая мне, сказал:
— Так, хорошо…
Пожилой, седоватый, заметно лысеющий, он сидел за большим, заваленным бумагами столом. Он не один сидел; чуть поодаль, на углу, помещался какой-то мужчина, в сереньком, наглухо застегнутом пиджачке, в сером галстуке, с узким (и тоже серым) лицом и глазами мутного болотного цвета.
Серый этот человек до сих пор помалкивал… Теперь вдруг спросил — непонятно к чему:
— И живете вы при курсах, в общежитии?
— Н-нет, — замялся я, — в другом месте.
— Где же?
— В заезжем доме, возле базара.
— Это — при "артели инвалидов"? — поднял он брови.
— Да…
— Почему ж — там?
— Да уж так получилось, — пожал я плечами. — В общежитии, когда я приехал, мест не оказалось… Попросили обождать… Ну, вот. — Я снова пожал плечами. — А что мне еще остается? Да это, в общем-то, и не важно. Главное ведь — в другом…
— Насколько я понимаю, — мягко сказал заместитель редактора, — вы хотели бы начать работать с нами?
— Н-ну, если бы такая возможность представилась…
Я поймал себя на мысли, что слишком часто пожимаю плечами, и тут же дал себе слово не делать этого и вообще — держаться строже и осторожней. Зачем вот я, идиот, сболтнул про ночлежку? Подробность эта выглядит сомнительной, странноватой… А они тут взвешивают все. С ними нужно держать ухо востро!
— Что же, — проговорил заместитель, — газете даровитые люди нужны. Наш консультант… — Он мельком, с улыбочкой, глянул на Дубинина, — выдал вам самые лестные рекомендации! А он у нас ценитель строгий. И хвалит редко. И если теперь не ошибся…
— Нет, нет, — сейчас же отозвался Дубинин, — парнишка перспективный! Из него, я уверен, выйдет толк. Был бы он только — послушным.
Тут опять вмешался серый человек:
— В книжное издательство вы, кстати, еще не обращались?
— Да еще нет, — сказал я, — решил вот, поначалу, — прямо сюда…
— И правильно. Зачем спешить? Начинать лучше всего через прессу! Мы можем помочь — сделаем вам имя… И уже тогда… С нашим мнением считаются всюду. А как же иначе? Голос газеты — это голос партии!
— И народа, — веско сказал заместитель.
— И народа, — кивнул серый, — да, и народа…
— Между прочим, очень хорошо, — сейчас же проговорил Дубинин, — очень важно именно то, старик, что ты — представитель трудовых слоев, а не этой нашей тухлой интеллигенции.
— И если вы поведете себя правильно, умело, подхватил заместитель, — перед вами могут открыться заманчивые перспективы!
Они говорили поочередно, ловко подавая реплики — как на сцене. И я начинал уже инстинктивно догадываться, что здесь разыгрывается какой-то еще неясный для меня спектакль.