Таежный гамбит
Шрифт:
Спохватившись, в Больше-Аринскую спешно направили отряд красноармейцев из пятидесяти трех бойцов под командованием латыша Илмара Струда. С отрядом выехал и председатель следственной комиссии.
Отряд прибыл в Больше-Аринскую, когда около полусотни казачьих представителей волостей проводили районное собрание по организации самостоятельного уезда. О цели прибытия красноармейцев собранию известно не было. Но когда Струд потребовал запретить собрание и погрозил наложением контрибуции, казаки вспыхнули. Похватавшись за винтовки и шашки, они предстали в глазах чекистов весьма внушительной силой,
Отряд выступил в обратный путь за подкреплением, но группа вооруженных казаков начала преследовать чекистов. Струд велел сделать несколько предупредительных выстрелов. И без того возбужденные, казаки бросились на чекистов, в атаке потеряв троих, что только еще больше распалило их.
И началась бойня. Красноармейцев забивали до смерти, рубили на месте. Отстреливаясь, чекисты отступали верст пятнадцать, пока, наконец, восставшие прекратили преследование. Струд вернулся в Благовещенск всего с двенадцатью красноармейцами и был сразу же отстранен от командования и отдан под суд.
Казаки лишились девяти человек, но теперь представляли собой закаленное войско, принявшее боевое крещение с самым жестоким врагом всех времен и народов, как сказал на митинге сам атаман Иван Герасимович Камов.
После боя под Больше-Аринской казачья вольница продолжила законодательную работу. Районное собрание в станице приняло резолюцию о бое с чекистами (грамотен был Камов, знал, как правильно вести дела). Разбирая постановление губернского Совета об учете хлеба, казаки загомонили в полный голос, требуя «эту самую резолюцию подальше куды…» Общим голосованием «хлебную монополию решительно отклонили».
Потом прозвучали решительные, зажигательные речи казаков с призывом встать на защиту своего округа и соседних казачьих земель и до последнего биться с ненавистным Благовещенским Советом.
Следующей крупной победой восставших было освобождение соседнего уездного центра — Усть-Балыка. Тщательно все разведав и используя почти полное отсутствие войск в Усть-Балыке, отряд казаков под началом храброго офицера, героя германской войны подъесаула Грабина ранним утром подошел к городу, снял охранные посты и начал осаду винного склада, где хранилось оружие, размещался уездный исполком и утепленный барак советских и партийных работников.
Внезапное нападение не позволило оставшимся в городе красным отрядам оказать своевременное и продуманное сопротивление. Овладев оружейным складом, грабинцы сильным огнем подавили сопротивление красноармейцев.
Осажденные в бараке сотрудники уездной чрезвычайки и члены уисполкома вынуждены были прекратить сопротивление. Захваченные в плен председатель чека, военно-революционный комиссар и председатель уисполкома были расстреляны прямо у дверей барака. Других руководителей не нашли или нашли уже мертвыми.
Захватив огромное количество оружия в местном арсенале, казаки послали связного в Больше-Аринскую, и вскоре к ним подоспел крупный, в триста человек, отряд казаков, составивший новый гарнизон Усть-Балыка. В бараке, переоборудовав и укрепив его, Камов организовал свою тюрьму. В подвале тюрьмы обоpудовали камеpу пыток. И вскоре в тюрьме уже содеpжались более сотни паpтийных, советских и комсомольских pаботников.
Восстание
11
Советская власть в Приамурье только вставала на ноги, не была еще уверена в своей силе, а потому и вела себя агрессивно. Хотя основная масса неказачьего населения области и приняла лозунги большевиков, молодое государство было не в состоянии что-либо дать народу, кроме обещаний. А разоренное многолетними войнами хозяйство не могло обеспечить потребности растущего, как на дрожжах, партийного аппарата. За все это расплачивалось в основном крестьянство, как наиболее массовый и неорганизованный слой производителей. Сборщики налогов и их охранники отъедались на голодных поселянах. Особенно это чувствовалось в Сибири, где еще сохранялось право собственности. Если в центральной России новые порядки принимались населением терпимо, быстро становились привычными, то в Забайкалье, например, эти порядки привели к массовым восстаниям и усилению активности вооруженной части эмиграции в приграничье.
И советы поняли: если не предпринять что-то очень кардинальное, то пиши пропало!
В Амурском губкоме РКП (б) лихорадочно искали средств для подавления мятежа. Митинговать и заседать стали меньше. Поняли: накануне решающих событий в Приморье восстание Камова — что чирей на известном месте в страду.
Секретарь губкома призывал:
— Hаpяду с подавлением восстания и ликвидацией бандитских шаек пpиступить к шиpокой политической pаботе! Для этого необходимо в pайонах, подвеpженных бандитизму, созвать шиpокие казачьи как волостные, так и станичные сходы, pазъясняя на них контppеволюционность бандитского движения, и добиваться того, чтобы казачество само осознало свою вину пеpед Советской властью и обещало содействовать в борьбе с бандитами!
Амурский губисполком в стороне не остался и принял обращение к крестьянам Благовещенского уезда: «Товаpищи кpестьяне! Hичто не должно пpепятствовать честному кpестьянину мирно трудиться. Амуpский губисполком пpизывает всех кpестьян, пеpешедших на стоpону мятежников атамана Камова, немедленно веpнуться к своему миpному тpуду. Помните, что вовpемя pаскаявшихся Советская власть не каpает! Да здpавствует миpный тpуд!»
Это обpащение, изданное в виде листовки тиpажом в десять тысяч экземпляpов, широко pаздавалось в селах и деpевнях, еще не захваченных камовцами.
А тем временем «захватчики» преспокойненько освобождали от комиссаров станицу за станицей, уезд за уездом. Они спиливали телегpафные столбы, уничтожали сpедства связи. Получалось так, что Благовещенску, окружаемому кольцом восстания, грозила участь быть отрезанным от всей страны и встретиться со стихийной казачьей вольницей один на один.
12
Хабаровский офицерский мятеж провалился, едва начавшись. Насторожившиеся после ареста Кандаурова чекисты справедливо заподозрили неладное. Ни на какого анархиста арестованный явно не походил, выражался кондовым казачьим языком, да еще проглядывали в его глазах какое-то едва уловимое презрение к новой власти, заскорузлая патриархальность да отчаянное упорство.