Таежный гамбит

Достовалов Юрий

«Пусть как будет! — думал Мизинов. — Прав был Дитерихс: с этими Меркуловыми погрязнешь в болтовне. Но наше дело от того страдать не должно. Мы будем бить врага, для того и пришли сюда. А эти словоблудия… Начнутся бои, там и самому Куликовскому будет не до деклараций. Дай Бог, чтобы удача улыбнулась нам!»

5

На окраине якутского села Бойчон многолюдно. Жители села испуганно сжались в большую кучу у оленьих сараев, окруженные плотным кольцом красноармейцев. У каждого бойца — винтовка,

в стороне на запряженной в лошадь телеге установлен пулемет «максим». Якуты переминались с ноги на ногу, в то время как из ближней к сараю избы выходил рассерженный военный в длинной кавалерийской шинели и в островерхом шлеме с голубой звездой. Поверх шинели — голубые «разговоры». Кавалерийский взвод послан сюда, чтобы наказать якутов за сочувствие мятежникам капитана Белявского.

Командир подошел к пулемету и скомандовал бойцам в цепи:

— Расступись! Оцепление перенести к торцам сарая!

Красноармейцы разомкнули кольцо, быстро разбежались к концам строения, оставив якутов стоять незащищенными перед толстой бревенчатой стеной сарая. К командиру подбежал пожилой старик-якут, упал на колени и, дергая за длинную полу шинели, заплакал:

— Не губи, хозяин! Мала-мала помогал Белявскому… Никто не помогал. Я одна помогал…

— Никто, говоришь? — командир гневно сверкнул глазами. — А эти, раненые белые, у тебя в доме — кто им перевязку делал? Кто кормил, ухаживал?

— Я ухаживал… мала-мала кормил… мала-мала поил… Больные нада лечить… Отец моя учил меня… Я всех больных лечил…

— Заладил тут! — командир оттолкнул якута ударом сапога, старик отлетел в снег и лежал там, молча всхлипывая.

— Значит так, граждане бандитские пособники! — громко обратился командир к селянам, по-прежнему жавшимся в кучу. — За помощь белобандитам и врагам Советской власти Белявскому и иже с ним революционный суд республики приговаривает к смерти каждого десятого жителя села! Переведи! — приказал он суетившемуся рядом молодом якуту.

Парнишка выступил чуть вперед и гортанно выкрикнул несколько слов в толпу. Люди загудели, зарыдали и стали обнимать друг друга.

— Завели панихиду! — взревел командир. — Раньше думать надо было! Сташук, — крикнул он в цепь, — отбери там десятых!

Помощник командира и трое красноармейцев кинулись в толпу и стали отдирать каждого десятого от намертво вцепившихся односельчан. Десятых оказалось восемь человек, среди них двое стариков и две женщины.

— Отдельно их! — указывал командир. — Остальных охранять!

Красноармейцы вновь окружили якутов плотным кольцом. Восьмерых поставили на открытом месте. Они уже не голосили и не сопротивлялись, понимая всю тщетность протестов.

— Пли! — махнул рукой командир, и воздух разрезали две пулеметные очереди. Восемь человек упали, как один — дружно, рядком, как колосья под серпом. Окруженные якуты заголосили громче, но на них никто уже не обращал внимания. Красноармейцы выстроились в колонну, и только тогда оставшиеся в живых бросились к убитым, распростерлись над ними и запричитали что-то по-своему, наперебой.

— Сташук! — снова позвал командир. — Сюда!

Красноармеец подбежал.

— Сходи в ту избу, покончи там с этими. Мы их так разукрасили, чего им мучиться?..

— Так ведь раненые же, товарищ командир, — заикнулся было Сташук, но командир рявкнул во все горло:

— Выполнять!

Сташук отдал честь и побежал в избу. Через минуту оттуда донеслись звуки выстрелов. Якуты снова заголосили в полный голос. Вернувшиеся красноармейцы встали в строй.

— Равняйсь! — заревел командир. — Смирно! За успешное выполнение задания по восстановлению законного порядка от имени Советской власти выражаю вам благодарность!

— Ура-а-а! — пронеслось в морозном воздухе.

— Нале-во! Шагом ма-а-арш! — и колонна строевым порядком направилась в гущу леса. Следом, тревожно озираясь, семенил переводчик.

Когда за густыми елями исчезла его спина, старик поднялся со снега и подбежал к толпе. Растолкав селян, он вытащил наружу паренька лет семнадцати и стал что-то быстро бормотать ему, указывая на лес в противоположном от красноармейцев направлении. Паренек выслушал, кивнул и кинулся в сарай. Вывел коня, ловко вскочил в седло и через мгновение скрылся за густыми соснами. Через полчаса он был в глухом урочище Ойрочан, где затаились двести триста партизан капитана Белявского, и все рассказал командиру отряда, сносно понимавшему по-якутски.

— Каждого десятого, говоришь? — переспросил у мальчишки Белявский, плотный офицер, с пышными усами и бакенбардами, одетый в барчатку, перетянутую портупеей.

Парнишка кивал, соглашаясь.

— И раненых тоже? — желваки Белявского налились тяжелым свинцом.

Паренек снова кивнул.

Белявский снял папаху и перекрестился:

— Царствие небесное поручику Шадрину и корнету Коробову…

Помолчав минуту, надел папаху и крикнул из землянки на поляну:

— Константин Лаврентьич, поди сюда, голубчик!

В землянку, согнувшись едва ли не пополам, втиснулся высоченный молодой офицер с планшетом на ремне. Парнишка не понимал знаков отличия, потому и удивился, почему Белявский, у которого на погоне только одна полоска, командует этим офицером, у которого, помимо полоски, еще и две звездочки.

— Грустные вести, Лаврентьич. В Бойчоне убили Шадрина и Коробова.

— Сволочи! — выдавил подпоручик. — Какими силами?

— Да парнишка говорит, что всего-то человек двадцать.

— Так может… а? — глаза подпоручика засверкали бешеным азартом.

— Они пошли северным краем урочища, верстах в пяти отсюда. Рискнешь?

— За милую душу, Егор Павлович!

— С Богом, Лаврентьич! — Белявский обнял его, и вскоре начальник штаба отряда подпоручик фон Штопф во главе двадцати всадников скакал по кратчайшему пути к северному углу урочища, наперерез отходившим красным.

… Колонна еле плелась через бурелом, кони устали, пулеметчики слезли с саней и шли рядом. Сташук разговорился с пулеметчиком.