Таежный гамбит
Шрифт:
«Снова старый знакомый, — грустно подумал Мизинов. — Что же ему сейчас-то неймется? Ведь золота при мне больше нет…»
Кто был второй налетчик, узнать не удалось: тот был мертв.
… Суглобов не вернулся к Чекалову: такого провала чекисты ему не простили бы ни за что. Всю ночь он прятался под старыми баркасами возле порта. А наутро увидел, как на рейде, гудя и пыхтя трубами, ожили японские корабли. Тяжело развернувшись, они, медленно набирая ход, поползли по акватории, обогнули полуостров Муравьева-Амурского и вышли в океан. Куда они направились потом, Суглобов так и не узнал: через полчаса трубы скрылись за горизонтом.
Он направился в Хабаровск. Оставаться во Владивостоке было небезопасно. Раздобыл добрый еще романовский полушубок с погонами подполковника и тронулся в путь. Шел тайгой, питался чем придется.
Уже отчаялся было выжить, но однажды наткнулся на таежный маньчжурский поселок в несколько дворов. Люди оказались только в одном: больной старик, его жена и двое детей — девушка и юноша. Они накормили его, позволили переночевать. Но когда наутро он засобирался в дальнейший путь и попросил у хозяев единственную лошадь, старик наотрез отказал ему. Гость настаивал, старик упорно отнекивался. Рассерженный Суглобов, устав от пререканий, решил вопрос проще: вынул наган и направил старику в грудь. Запричитали жена и дочь. Сын кинулся было на помощь отцу, но Суглобов выхватил второй наган и пригрозил парню. Потом взнуздал кобылу и вскочил в седло. Но краем глаза заметил, что старик целится в него из невесть откуда появившегося в его руках ружья. Уж на что, а на свою реакцию Суглобов никогда пожаловаться не мог. Взмах руки — и старик свалился замертво под заполошные завывания жены и дочери. Молчал только сын. Но Суглобов навсегда запомнил его глаза — дикие, безрассудные. Это были глаза на все готового человека. Суглобов знал такие глаза и понимал, что шутить с этим не следует. А потому дал лошади шенкеля [36] и скрылся в тайге.
36
Шенкель — обращенная к лошади часть ноги всадника от колена до щиколотки, служащая для управления лошадью.
«Еще одна такая встреча, — подумал Суглобов, — и я останусь не то что без коня, но и без головы. Нет, в России уж на что беспорядок, а все равно дом».
Решив пробираться по своей территории, Суглобов резко повернул лошадь в сторону русской границы, к реке Уссури.
4
К концу двадцать первого года обстановка на Дальнем Востоке оставалась сложной. По всему краю разгорались восстания недовольных новой властью. Мощное восстание ширилось и в Якутии. Революция семнадцатого поначалу лишь едва коснулась этого края. Лишь в июле восемнадцатого большевистский отряд комиссара Рыдзинского подошел по Лене, захватил город и установил в нем советскую власть. Против него тут же выступил казачий атаман Гордеев с белыми партизанами, окружил большевиков и уничтожил их. Уже в августе восемнадцатого центр Якутии стал «белым». После поражения Колчака, в декабре девятнадцатого, Якутск заняли красные партизаны, а через полгода сюда добрались советские и партийные органы. Поскольку Якутия не вошла в состав Дальневосточной республики, на нее обрушились сразу все несчастья: национализация банков, торговых и промышленных предприятий, земли и как следствие — продразверстка. Подоспели и чекисты. Собственно, в Якутии им чистить было некого, но положение обязывало, и они взялись за малочисленную якутскую интеллигенцию — арестовывали и расстреливали всякого, кто побогаче. Вскоре большевикам казалось, что с недовольством в Якутии покончено.
Но в двадцать первом край восстал. Ружьишки имелись у каждого охотника, а терпение перехлестнуло через край. И эти ружьишки пришлись весьма кстати.
Мятеж возглавил корнет Михаил Коробейников. Командуя отрядом в двести человек, он объявил себя командующим повстанческой армией. На реке Алдан мятежники захватили два парохода и баржи с товарами. К ним присоединились колчаковские офицеры. Отряд рос и скоро захватил села Петропавловское и Усть-Мая. Вскоре к Коробейникову присоединились отряды есаула Бочкарева и Ксенофонтова. Летом двадцать первого казачий отряд Бочкарева был отправлен на Камчатку и занял Петропавловск. Формирования якутской интеллигенции возглавил учитель Артемьев. К зиме двадцать первого в руках белых оказалась почти вся Якутия. Советские части повсеместно оказались в осаде — такая участь постигла гарнизоны Якутска, Вилюйска, Нюрбы, крупной слободы Амги и других населенных пунктов, где еще удерживались красные.
Положение для большевиков становилось угрожающим. И они пошли на хитрость — решили «укоротить» поводок Дальневосточной республики, войска которой терпели такие унизительные поражения от нерегулярных белых частей. Главнокомандующий Народно-революционной армией Эйхе еще весной был снят с должности. Правда, он посчитал приказ «другого государства» неправомочным и пытался противиться. Тогда люди в кожаных куртках втихую арестовали его, выслали с территории республики и вообще отстранили от военной службы. Вместо него военным министром сделали коммуниста Василия Блюхера. Вскоре сместили председателя правительства республики Краснощекова. Он долго недоумевал: как так, вроде бы исправно и добросовестно проводил линию Кремля! Но Кремль попросту «кинул» его, предоставив его соратникам-коммунистам громить прежнего лидера в пух и прах. Чего только не приписали Краснощекову — и сепаратизм, и соглашательство с эсерами и меньшевиками, и буржуазные пережитки, и даже стремление к личной диктатуре. В результате Краснощеков перестал сопротивляться, послушно сложил полномочия и уехал в Россию. Еще счастливо отделался — был переведен на хозяйственную работу.
На территории Дальневосточной республики круто закручивались гайки террора и репрессий. Чекисты начали волну арестов «контрреволюционеров» и «белогвардейских шпионов». Закрывались «вредные» газеты. Был распущен коалиционный кабинет министров и сформирован новый — без «соглашателей». Одним словом, решающим голосом в правительстве стала пользоваться лишь одна партия — РКП(б). А значит — и один враг для поднимавшей голову Белоповстанческой армии в Приморье…
Обо всем этом думал Мизинов, пока бурные волны качали японские корабли. Ветер, чем дальше к северу, тем больше крепчал и суровел. Для многих бойцов отряда это плавание оказалось тяжелым испытанием — редкий не перенес морской болезни. Сам Мизинов каждодневно мучился рвотой, головокружением, поминутно пил лимонную воду и выходил на палубу вдохнуть свежего ветра. Японские матросы иронично поглядывали на русских, о чем-то понимающе переговаривались между собой, но дела не забывали: корабли шли исправно, в стройном кильватере, в затылок друг другу.
На исходе второго дня плавания вдали показались смутные береговые очертания. Японский офицер спустился в каюту Мизинова и доложил, что на горизонте появилась Императорская Гавань. Генерал выбежал на палубу и жадно прильнул к окулярам бинокля. Он увидел портовые постройки, бухту, горделиво возвышающийся над нею Константинов пост — укрепление, построенное в далеком 1853 году капитаном Невельским. Это было первое русское поселение в заливе Императорская Гавань.
О приближении берега, а значит, желанной высадки, чаемого конца мучениям, тут же узнали и бойцы отряда. Они дружно высыпали на палубы, напряженно всматриваясь вдаль — туда, где на горизонте все отчетливее проступали очертания гавани и стоявших на рейде охранных крейсеров.
Пока корабли швартовались, на палубах и в трюмах спешно готовились к высадке. Снаряжали лошадей, возились над сходнями, суетились над ящиками с патронами и снарядами, над огромными баулами с одеждой и провиантом.
Высадились организованно, и вскоре весь берег бухты был усеян пестро одетыми людьми, лошадьми, орудиями. Бойцы гомонили, как на базаре, и Мизинов с удовольствием отметил, что наконец-то они оказались в привычной стихии, по которой так стосковались за время долгого приморского сидения.
Сразу же сформировали интендантство. Пожилой полковник Мальцев, ветеран русско-японской войны, ни за что не хотел оставаться в гавани интендантом, но Мизинов уговорил его, сказав, что впереди неизвестно что, а запасы для отряда необходимы всегда.
— А потому, дорогой Илья Саввич, должность эта очень важная и ничуть не менее престижная, чем должность командира отряда, поверьте мне. К тому же вы будете не только интендантом, но и начальником снабжения и тыла, каковую должность я и учреждаю первым своим приказом.
— Завидую я вам, — грустно произнес Мальцев. — Вы в бой, а мне на кухне сидеть. С японской войны не был в сражениях, даже забыл, как порох пахнет…
— На вашу долю пороха еще хватит, Илья Савич, — успокоил его Мизинов. — Вскоре предстоит одно дельце боевое, так я вам, его, верно, и поручу, тем более, что оно по снабженческой части.
— И какое же? — оживился Мальцев.
— А вот какое, — Мизинов взял полковника под локоть и отвел подальше. — Я не потому что не доверяю им, — кивнул он на бойцов, — а потому, что, узнав про это дело, каждый запросится в него. А тут нужны несколько человек, так как поиск должен быть мобильным.