Таежный спрут
Шрифт:
Вшивак слабел. Его уже не заботило, что вокруг происходит и какую роль в происходящем играет лично он. Одного хотел – избавиться от назойливой «невесты», а каким образом это случится – уже до фени. А я лихорадочно проигрывала варианты. Можно проползти по канавке до ворот и попытаться улизнуть, когда люди понесут очередную охапку, но что это даст? Сколько их снаружи? И куда бежать? Кто гарантирует, что видок одинокой мадам с автоматом не вызовет вопросов?
Вариант, пожалуй, мертвый. Надо не так.
– Что снаружи? – Я пнула Вшивака в коленку.
Работник мусорных дел вяло шевельнулся.
– Не знаю… Не был никогда…
Я пнула больнее.
– Раздевайся.
– Что?.. – Вшивак оторвал нос от глины и уставился на меня водянистым глазом.
– Робу снимай и штанцы свои вонючие, – конкретизировала я. – Быстро…
Он уже знал, что со мной лучше не разговаривать. Вяло потянулся к ширинке и стал неловко ее расстегивать…
– Все, проваливай… – наконец бросил он мне свои тряпки. – Видеть тебя больше не могу, стерва…
Видок у него без штанов был аховый (он и со штанами не Аполлон). Брезгливо отведя глаза, я достала из сумки топорик. Вшивак всполошился. Сил подняться уже не было, но кряхтеть да шнырять глазами он еще был способен.
– Ты что… – зашипел он, – ты что, сука… Я же привел тебя, ты мне обещала…
– Мужайся, Вшивак, – прошептала я. – Это есть твой последний…
Он попробовал рывком головы уклониться от удара. Но я успела. У меня уже имелся опыт в избиении неугодных. Улыбнись, Вшивак. Пусть улыбка сияет здоровьем… Я врезала ему по макушке плоской частью. Хотела от души, но в решающий момент сдержала эмоции, и рука смягчила удар – ни к чему поднимать столько звона.
Впрочем, Вшиваку даже мягкой оплеухи было по горло.
Я доползла до конца канавки, натянула на уши вонючий картуз и сказала себе, что самое страшное уже позади. Встала. Кто не рискует, тот не пьет.
Парни в защитном возились где-то за воротами. В пещере присутствовали двое. Стояли далеко, вполоборота ко мне, и увлеченно разговаривали. Прикрыв автомат и сумку капроновой мешковиной, найденной в канаве, я стала перемещаться к распахнутой створке ворот. В углу валялись свернутые рулонами ячеистые сети, похожие на разборные вольеры, пачки разнокалиберных труб. Я сделала вид, будто пересчитываю трубы. Маразм полнейший. На работницу ассенизационных систем подземных сооружении я походила, конечно, с трудом. Штаны до щиколоток, джинсы наружу, верхушка наперекосяк и до пояса, а рукава по локоть. Одно достижение – физиономия грязная, как у трубочиста. Но сама-то физиономия – женская! Даже на трансвестита не тянет!
Я все считала трубы. Вышла передом назад (в смысле, задом наперед) за створку (ничего себе створка – целая громада). Но оценить обстановку не пришлось.
– А ты куда прешься? – проговорил брезгливый мужской голос.
А кому какое дело?
Боковым зрением отметился камуфляж буро-зеленых тонов, крепкие бутсы.
– Эти трубы пойдут заменой на восьмую линию, – пробормотала я басом, – Некрасов приказал отсортировать по калибрам и доложить…
– Ну-ка, постой, – сильная рука схватила меня за плечо.
Ну все, началось. Теперь и обстановку можно оценить. Справа – вертолетная площадка. На грунте железная махина с винтом. Белый номер на грязно-зеленом. Людишки копошатся. Внизу – скалы. Витиеватые – словно фронтон здания, отгроханного по оригинальному проекту. За скалами – лес. Солнышко светит… И рука, грубо сжавшая мою ключицу и отрывающая от земли. Театр начинается с вешалки, дорогая?..
Я не тормоз. Крутанулась через левое плечо и прошила ему бедро очередью. Молодой охранник, симпатяга с мохнатыми усами, отпустил мое плечо и пал на колени, уткнув ствол в песок. Я пнула по автомату, отбросив его в сторону, и пустилась наутек, по склону. Люди перестали копошиться. Кто-то закричал, кто-то пальнул. Я влетела в тесную ложбинку между скалами, оцарапав плечо о какие-то коренья, вписалась в разрыв. Выскочил еще один – пока стягивал автомат, я ошпарила его длинной очередью: он, как и первый, осел на колени. Я мчалась по камням, не разбирая дороги, быстрее пули, быстрее мысли. Бежать по склону – одно удовольствие, до леса метров сорок. Ноги понесли меня влево – на юго-запад. По кочкам, по камушкам… Пуля взбила фонтанчик под ногами. Пригнувшись, я сиганула с глинистой насыпи и, обрывая робу о колючки, прыжками понеслась под сень спасительного ельника…
Но потом что-то надоумило меня сменить направление: я развернулась и потрюхала на север, вдоль ущелья. В этом, полагаю, было рациональное зерно: люди видели, как я рвалась на юго-запад, по логике вещей там меня и будут искать (если будут). Из рационального зерна, конечно, кашу не сваришь, и что такое север и какие удовольствия в нем таятся, я тоже не знала. Я бежала, пока сердце не начало выпрыгивать из груди. Потом шла пешком, переходила на легкий джоггинг, опять бежала. Сбросила вонючую робу, сдернула штаны, зашвырнула их в кусты. Туда же отправила автомат – в рожке ни одного патрончика не осталось! Какая вы расточительная, Дина Александровна… Километра через два лес стал меняться. Хвойные деревья плавно растворялись, появлялись заросли шиповника, папоротника, какой-то юродивой березы – то ли очень старой, то ли зараженной. Бугристые стволы, изъеденные лишаями, напоминали неизлечимо больных. Стелился рваным покрывалом папоротник. Все труднее стало пробиваться через заросли. Колючей чащей вставал шиповник. Пришлось повернуть на запад и спуститься к ручью (путь наверх я бы уже не осилила). На дне ущелья шиповник сменили ивовые заслоны. Эти хоть не кусались. Раздвигая листву, я выбралась к ручью. Вдоль воды громоздились каменные заслоны. А ручей превратился в мелководную речушку с сильным течением. Видно, где-то позади остался приток. Что и не странно – мы шли по подземному городу километра полтора, сколько раз менялся при этом верхний ландшафт – одному богу известно. Вид речушки подействовал на меня разлагающе. Не хотелось даже мыться. Побродив по баррикадам, я нашла нечто вроде «шалашика» – вздыбившиеся глыбы образовывали под собой полость. Приглядев подходящую плиту, пригодную стать пологом, забралась внутрь и загородила ею вход. Никого нет дома. Когда-то подобным образом мы ночевали с Тумановым в земляной норе: он стерег мой сон, а я спала без задних ног, изогнувшись стопорной шайбой. С того и началось. Я помню каждый день, каждый час, каждую фразу. Забыть не могу. И не собираюсь забывать. Живу исключительно воспоминаниями…
Едва я швырнула сумку под голову – навалился сон. Глубокий и бесстрастный, затем – по мере моего оттаивания – обрастающий малиновыми видениями и фантазиями. Мелькали города, ландшафты. Огни автобана, техническая территория под Карадымом… Самуил Яковлевич Шпульман со своими фокусами, Гулька, канувший в вечность, зомбированный бухгалтер, взорванные парни из чешской разведки, Карел Смрковский, погибший ни за что, мертвые свои, мертвые чужие… Андрей Васильевич в инвалидном кресле, Аркадий Иванович из «института социологических исследований», Верка из «Бригады»… Домучил меня Виталька Овсянников с пулей в плече и кокнутым черепом. Появился как ни в чем не бывало, влез в «шалашик» и задвинул за собой плиту. «Ну, наконец-то, Любаша… Побойся бога – бегу за тобой, бегу…» Улегся рядом и обнял. А я лежала, не дыша, и мучительно гадала, этично ли будет отодвинуться или и так все нормально?
От глубоких переживаний я и проснулась.
Прислушалась, отодвинула плиту. Солнце, давно миновав зенит, клонилось к западу. Пятый час дня. Все на свете проспала, засоня.
В поисках зеркала – крайне необходимой в тайге вещицы – пришлось перетрясти сумку. Искомый предмет вывалился из косметички и запал за картонную подкладку – вместе с таблеткой темпалгина, которую я тут же, по случаю, и приняла. Только после этого отважилась посмотреть в зеркало.
Так вот откуда раздраженность, депрессии, неврозы, склонность к самоубийству…
Ничего приятного я, понятно, в зеркале не увидела. Спустилась к ручью, помылась. Снова посмотрелась в отражение. Злые черти в глазах не исчезли. Тогда я решила поесть (когда я ем, добрею). Перетрясла сумку, наведя в ней окончательный броуновский порядок, нашла скукоженное яблоко с куском сыра. Сыр из традиционных некогда сортов самым волшебным образом превратился в рокфор и щедро уделал плесенью мое единственное сменное белье, которое я, между прочим, покупала в Праге, на улице Владко Зулича, и выложила за него такие деньги, что потом неделю не ела.