Таинственная надпись
Шрифт:
— Никуда я не пойду! — резко ответил Степа, отступая в угол. Он понимал, что нечего ждать пощады от этих людей, и решил защищаться до конца — кулаками. Но тут вдруг Болтиков, как хищный зверь, метнулся к нему и изо всей силы ударил его под ложечку… У Степы перехватило дыхание, потемнело в глазах. Он пошатнулся и упал…
Степу вернуло к жизни прикосновение чьих-то теплых, добрых рук. Эти руки смывали ему кровь со лба, перевязывали рану на голове.
— Где я? — слабым голосом спросил он.
— Не бойся. Ты среди своих.
Степа открыл глаза и увидел склоненное
— Где я? — повторил Степа.
— В тюрьме, среди своих…
— А-а, — Степа снова закрыл глаза. Страшно болела голова, все тело отчаянно ныло. Он не мог вспомнить всех подробностей своей «беседы» с Болтиковым, всех пыток, которые придумывал для него «переводчик» коменданта. Он не успевал открыть глаза после того, как на него выливали ведро холодной воды, и тут же снова терял сознание.
— Где они тебя схватили? — спросил мужчина с черными, как угли, глазами.
— В лесу, на партизанском аэродроме, — ответил Степа.
Камера была маленькая и очень сырая. С потолка капала вода, стены были покрыты скользкой плесенью. Зарешеченное окошко пропускало мало света.
Заключенных в камере было девять человек. Лечь и вытянуть ноги было невозможно, и люди сидели, прижавшись друг к дружке.
— В эту камеру, под номером девять, фашисты сажают тех, от кого решили избавиться, — сказал высокий рыжебородый мужчина, которого звали Кузьма Данилович. Его фашисты схватили в то время, когда он подпиливал столб на только что восстановленной линии связи. Вражеским связистам приходилось почти каждый час выезжать на ремонт линии. Только они успеют ликвидировать обрыв или поставить новый столб в одном месте, как начальство снова, брызгая слюной, кричит во все горло: почему не отвечает штаб? И солдатам приходится выезжать на поиски нового повреждения. Однажды по всей линии были устроены засады. Вот тогда и попался Кузьма Данилович. Его, как и Степу, сразу отправили в камеру смертников.
— Да ты особенно не волнуйся, молодой человек, — сказал, обращаясь к Степе, мужчина с глазами-углями. — Хоть фашисты и приговорили нас к смерти, но мы еще повоюем…
— Почему приговорили? Разве уже был суд? — спросил Степа.
Заключенные заулыбались.
— И не будет! — уверенно сказал Кузьма Данилович. — Им теперь не до судов. На всех фронтах их бьют и плакать не дают… Ну вот они и лютуют, срывают злость.
Вечером Степу снова вызвали на допрос. Он снова молчал. Его били, выкручивали руки. Но он не сказал ни слова.
— Ничего от него не добьешься, — махнул рукой майор Брюнер. — Завтра надо будет разгрузить камеру номер девять. Болтиков, это вы возьмете на себя.
— Есть! — ответил «переводчик». — Будет исполнено.
Вернувшись в камеру, Степа рассказал заключенным, что он услышал на допросе.
— Завтра? — Кузьма Данилович помрачнел. — Что-то спешат, видно, на фронте дела у них совсем дрянь.
В камере стало тихо. Должно быть, каждый думал о том, что ждет их завтра.
— Не горюйте, хлопцы, — сказал Кузьма Данилович. — Правда, положение у нас незавидное, но сегодня, как мне передали, партизаны отряда батьки Мирона должны выручить нас…
Когда принесли ужин — какую-то мутную воду и по куску черствого хлеба, — никто не захотел есть. Однако Кузьма Данилович велел всем подкрепиться и быть наготове.
Наступила ночь. Тюрьма притихла, только слышно было, как падают с потолка на пол тяжелые капли воды, да время от времени в коридоре раздавались мерные шаги часового. В камере смертников никто не спал. Разве заснешь в такую ночь?
Где-то около полночи в стену камеры негромко постучали. Все напрягли слух, а Кузьма Данилович вскочил и припал к стене ухом.
— Морзянка, — шепотом проговорил он и стал слово за словом расшифровывать: — «Приготовиться всем… Группа партизан под командой Василия Борового… начнет штурм тюрьмы ровно в двенадцать часов».
— Вот это ребята! — оживились в камере. — И как вовремя угадали. Ай да Василь — орел-парень!
— Тише! — строго нахмурил брови Кузьма Данилович. — Не подавать виду, что нам что-то известно, держаться как всегда. За нами следят. Это во-первых. Во-вторых, как только мы очутимся за стенами тюрьмы, всем разбегаться в разные стороны. Сбор в Шервинском лесу. По пути старайтесь вооружиться кто чем сможет — отбирайте оружие у охраны, у полицейских…
— Прекратить разговоры! — громыхнули снаружи прикладом в дверь.
— Видите, слышат…
Узники притихли. Девять сердец бились, как одно. И мысли у всех были одинаковые. Что произойдет раньше: начнет Василь Боровой со своими ребятами штурмовать тюрьму или полицейские поведут заключенных на расстрел? А если Василь запоздает? Часов ни у кого не было, и никто не мог более-менее точно сказать, сколько осталось до двенадцати. Ужин приносили в девять часов. А сколько времени прошло с тех пор? Минуты тянулись бесконечно долго. Вдруг в коридоре послышался шум, загремели по бетонному полу кованые сапоги. В двери камеры номер 9 заскрежетал ключ.
— За нами! — побелевшим ртом прошептал молодой парень в кепке с оторванным козырьком.
— Без паники! — строго сказал Кузьма Данилович. — Держитесь прямо, не забывайте, что мы — советские люди!
Дверь отворилась, и на пороге выросла неуклюжая фигура Болтикова.
— Выходи! — взвизгнул он.
Заключенные один за другим стали выходить из камеры. По обе стороны выстроились конвоиры с автоматами.
— Прощайте, товарищи! — доносилось через закрытые двери из других камер.
— Прощайте! — за всех ответил Кузьма Данилович.
Их вывели во двор, где стояли две крытые автомашины. В одну из них начали загонять смертников. Но не успели фашисты завести моторы, как одновременно со всех сторон послышались выстрелы, взрывы гранат. Гитлеровцы, которые уже забрались было во вторую машину, стали соскакивать и разбегаться. Про заключенных забыли.
А они молча смотрели на Кузьму Даниловича, глазами требуя ответа: что делать? Выскакивать из машины — их тут же перестреляют. Сидеть и ждать тоже опасно: а вдруг охрана опомнится, да и партизанская граната может попасть в машину.