Таинственная страсть (роман о шестидесятниках). Авторская версия
Шрифт:
Я тоже был бы в Оленьку влюблен,
За ней по Малой Офицерской следуя,
Но муж ее, противника преследуя,
Отстаивал Четвертый бастион…
………………………………
У флотских свой устав и свой закон:
Не смей к чужому прикасаться ты!
Иначе не ищи себе кассации,
Пока гремят раскаты Оборон.
………………………………
А ночью, отбивая Южный склон,
Он умер на руках у Перекомского,
В жену которого он утром был влюблен.
К концу его чтения мрачнейший едва ли не до посинения Влад Вертикалов прошептал Милке Колокольцевой: «Я умираю, любовь моя. Налей мне чачи». Милка посмотрела на Катю, и та кивнула. Стакан виноградной водки оживил Влада и удалил синеву с его щек.
Теперь очередь дошла до Эра. Он волновался не меньше Влада. Полез на террасу эдаким увальнем. Что читать? Ну ладно, начну с одного из ранних, ну, скажем, то, про «парней с поднятыми воротниками», а кончу одним из недавних, про Лорку. Помахал «домашним богиням». Мирка ответила таким же жестом. Анка на него не смотрела: не сводила глаз с Ралиссы. Откуда в нее влезает эта жужелица-интуиция? Надо надеяться, что она еще не обзавелась пистолетом. Он начал читать стих из ранней книжки, написанный якобы о западных «потерянных», а на самом деле о наших юнцах, мучимых непонятной советской жаждой.
Парни с поднятыми воротниками,
В куртках кожаных, в брюках-джинсах.
Ох, какими словами вас ругают!
И все время удивляются: живы?!
………………………………
Равнодушно меняются столицы —
Я немало повидал их, — и везде,
Посреди любой столицы вы стоите,
Будто памятник обманутой мечте.
………………………………
Я не знаю — почему, но мне кажется:
Вы попали в нечестную игру.
Вам история назначила — каждому —
По свиданию на этом углу.
………………………………
Идиотская, неумная шутка!
Но история думает свое…
И с тех пор неторопливо и жутко
Всё вы ждете, всё ждете ее.
Вдруг покажется, вдруг покается,
Вдруг избавит от запойной тоски!
Вы стоите на углу, покачиваясь,
Вызывающе подняв воротники.
А она проходит мимо — история, —
Раздавая трехгрошовые истины…
Вы постойте, парни, постойте!
Может быть, что-нибудь и выстоите.
Все слушали очень внимательно. Он понял, что этот стих стал для многих настоящей ностальгией. Увидел задумчивые глаза Милки и вспомнились Чистые пруды. Взаимные магниты. Рядом с ней теперь, положив ей руку на плечи, сидел какой-то парень из тех, что с поднятыми воротниками. Ба, да это не кто иной, как
Ралисса не смотрела на него. Опустив голову, она вроде слушала сидевшего с ней рядом одного из арзамасских академиков, а именно Витаминова. Потом хохотнула и махнула на академика рукой: дескать, ладно вам! Роберт начал читать второй стих:
А одна струна — тетива,
Зазвеневшая из темноты.
Вместо стрел в колчане — слова.
А когда захочу — цветы.
А вторая струна — река.
Я дотрагиваюсь до нее.
Я дотрагиваюсь слегка.
И смеется детство мое.
Есть и третья струна — змея.
Не отдергивайте руки:
Это просто придумал я —
Пусть боятся мои враги.
А четвертая в небе живет.
А четвертая схожа с зарей.
Это — радуга, что плывет
Над моею бедной землей.
Вместо пятой струны — лоза.
Поскорее друзей зови!
Начинать без вина нельзя
Ни мелодии, ни любви.
А была и еще одна очень
трепетная струна.
Но ее — такие дела —
Злая пуля оборвала.
Этот стих, к тому времени еще нигде не напечатанный, вызвал удивленные аплодисменты. Каков Эр! Неужели это тот самый, кого когда-то при внезапной ссоре его ближайший друг Тушинский назвал «барабанщиком при джазе ЦК ВЛКСМ»? Он спустился с террасы, пожимая руки, пошел искать, где бы приземлить свою «пятую точку», плюхнулся где-то и только тут сообразил, что приземлился между Милкой и Ралиссой. Первая впервые за пять лет улыбалась прямо ему и даже послала «воздушный поцелуй». Вторая, прижав к виску большой палец, махала ему кистью руки. С несколько глуповатым выражением он послал и той и другой адекватные приветы.
Последним из поэтов выступал тот, кто все это затеял; Ян Тушинский по кличке «Туш». Пример Роберта его вдохновил войти в ту же волну: сначала пущусь в ностальгию, а потом завершу все мощным общественным призывом. Выступая на бесчисленных фестивалях и конференциях на Западе, он уловил, что наиболее значительную фигуру выпускают в самом конце. Пусть так и будет, он это заслужил. Он встал в картинную позу, одной рукой опираясь на столб террасы, а другую руку пустил в ход, как бы укрепляя эмоциональный зов. И подвывал немного:
А снег повалится, повалится,
и я прочту в его канве,
что моя молодость повадится
опять заглядывать ко мне.
………………………………
И мне покажется, покажется
по Сретенкам и Моховым,
что молод не был я пока еще,
а только буду молодым.
………………………………
Начну я жизнь переиначивать,
свою наивность застыжу