Таинственный крысолов
Шрифт:
Джейн насыпала льда и налила виски в бокалы. Она протянула один из них Питеру и с видимым удовольствием уселась с ногами в обширном кресле. Ее босые ступни были узкие, с высоким подъемом. Она была одета в старенькие обтягивающие джинсы и легкую блузку, расшитую каким-то народным узором. Как обычно, она играла бокалом, позванивая кусочками льда.
— Чего ты еще не любишь?
— Это судно, этот рейс, этот шторм.
— И это все?
— Еще я не люблю грязной ванны, сладких блюд, кислого вина и глупых вопросов.
Коллингс рассмеялся.
— О боже, наконец с кем-то можно поговорить непринужденно. Я уже устал от этого расследования.
— Мое мнение на этот счет ты знаешь. А чего ты не любишь?
— Тараканов, Дурика, немытых
— Я сегодня принимала ванну.
— Я могу считать твои слова приглашением?
— Я уже сказала тебе, что не люблю глупых вопросов.
— Не знаю, в какой степени это только игра.
— Ты хотел бы, чтобы я битый час рассказывала тебе о том, что я боюсь, чувствую себя одинокой и покинутой, что мне нужна опора, и тогда ты стал бы меня утешать, сел рядом и прижал к себе, мечтая, чтобы погас свет. Ты слушал бы с удовольствием мои слова, что ты необычайный мужчина, что такое случилось со мной первый раз в жизни. Еще ты бы деликатно уверял меня, что не считаешь меня падшей женщиной, хотя мой муж умер совсем недавно.
— У тебя есть более интересное предложение?
— Конечно. Чтобы избежать этой глупой сцены, я вынуждена попросить тебя, чтобы ты сел рядом и поцеловал. Меня немного волнует, что с этого выйдет. Но помни — что бы ни случилось, не гаси свет.
Коллингс был сконфужен. Не так воображал он сегодняшний вечер. Он робел перед Джейн. Она знала об этом и забавлялась ситуацией. Он был зол на себя за то, что оказался в глупом положении, но не смог придумать ничего умного, так как близость ее тела оказывала на него магическое действие. Джейн охватила ногами его торс и притянула к себе. Длинными пальцами она прикоснулась к его подбородку и всмотрелась в его лицо.
— У тебя мужественный вид. Скажи, что ты не считаешь меня чудовищем.
— Ты чудесная женщина, Джейн.
— Я рада, что ты так считаешь. У тебя есть постоянная партнерша?
— Нет. Хотя... их несколько.
— Не бойся, я не претендую на твою руку, но хочу, чтобы ты был со мной до конца рейса.
— Буду.
— Ты не позволишь, чтобы мне причинили зло?
— При мне ничего плохого с тобой не случится.
Джейн начала расстегивать пуговицы его рубашки. Прикосновение ее пальцев вызвало в нем дрожь возбуждения. Они любились быстро, с жадностью. Коллингс почувствовал себя восхитительно расслабленным, к нему вернулась уверенность в себе. Джейн притихла. Он ощущал тепло ее губ, которыми она ласкала его грудь. Он закурил, Джейн тоже протянула руку к пачке сигарет.
— Останешься до заступления на вахту?
— Не стоит, разбужу тебя без необходимости.
— Жаль. Ты помнишь свое обещание?
— Конечно.
Коллингс начал одеваться.
— Хочу, чтобы ты мне приснился, сказала она.
Она протянула к нему руки, и они поцеловались на прощание.
Сразу после вахты Коллингс пошел позавтракать в кают-компании. Джейн, в виде исключения, присутствовала за столом. Вела она себя абсолютно естественно, раз только обменявшись с ним многозначительным взглядом. После завтрака Коллингс подошел к Напоре.
— Я хотел бы поговорить с вами.
— Прошу в мою каюту.
Поляк пропустил его в двери, показал рукой на кресло, сам уселся напротив. Коллингс помолчал немного, раздумывая, как начать разговор. Не хотел, чтобы его вопросы прозвучали бесцеремонно.
— Видите ли, — начал он, — мои друзья с «Ивнинг Телеграф» приложили много усилий, чтобы выяснить все возможные связи между присутствующими на борту этого судна. Поскольку от самого начало я предполагал, что следует подозревать всех в равной степени, они занялись и вашей особой. Вчера вечером по радиотелефону мне сообщили, что во время войны вы принимали участие в северных конвоях, ходивших в Мурманск. В апреле 1943 года вы фигурировали в судовой роли парохода «Быстрица». То судно приняло на борт экипаж поврежденной подводной лодки, командиром которой был Герхард фон Модров. Получение этой информации требовало немалых усилий.
— Представляю себе. Если бы я знал, что вы будете таким въедливым, я бы помог вам с прояснением подобных деталей.
— Я уже спрашивал вас, как следует понимать слова Модрова: «О, мы снова встречаемся!», но ответа я тогда не получил.
— Вы обратились тогда ко мне в неподходящий момент. Мне не пришло в голову, что вы придаете этому большое значение.
— Мне приходится быть таким въедливым. Я помню, что ваши отношения показались мне довольно враждебными. Предыдущая ваша встреча, должно быть, не была приятной. Я предполагаю, что первый раз вы встретились на борту «Быстрицы» в достаточно драматической ситуации. Мне любопытно, как выглядел прием пленных?
— Хорошо. Сейчас заварю кофе и расскажу все, со всеми подробностями. Это давние дела, их не передать несколькими фразами. Когда я нанялся на «Быстрицу», мне было неполных восемнадцать лет. Вас интересует, как это произошло?
Коллингс кивнул утвердительно.
— Мои родители жили в Быдгощи. Они оба были учителями в городской гимназии. В 1939 году меня отправили на каникулы к их друзьям в сельской местности под Варшавой. В конце августа я подхватил ангину и не смог вернуться домой. Друг отца занимал достаточно ответственную должность в министерстве финансов и получил распоряжение эвакуироваться в сторону юго-восточной границы. Он кинул в автомобиль несколько чемоданов, усадил жену, сына, меня, и мы двинулись в дорогу. Тогда никто не предвидел ни всей полноты свалившегося на нас бедствия, ни того, что наше бегство закончится только в Лондоне. Родителям моим телеграфировали о нашем выезде, но я так и не знаю, получили ли они эту телеграмму. Когда гитлеровские войска приблизились к Быдгощи, так называемая немецкая пятая колонна, ждавшая этого случая, атаковала гражданских людей. Моя мать погибла от пули какого-то снайпера, занявшего позицию на крыше соседнего дома. Несколько недель спустя отца как учителя и профсоюзного деятеля арестовали, а потом расстреляли с группой других учителей. Обо всем этом я узнал значительно позже.
До получения независимости Польши город Быдгощ находился на территории, аннексированной Пруссией. Мои родители в совершенстве знали немецкий язык. История нас научила, что немцы всегда были нашими врагами. Отец считал, что знание языка врага может пригодиться. И я с раннего детства учил немецкий язык. Вплоть до настоящего времени знаю его лучше английского. Я вспоминаю об этом, так как это имело существенное значение при моем контакте с Модровым.
Во время войны я рос в Лондоне среди поляков, принимавших участие в борьбе с гитлеровцами. Я страдал оттого, что был слишком молод для вступления в армию. В 1943 году, когда до восемнадцати лет оставалось еще несколько месяцев, я прибег к небольшому обману, сказавшись старшим по возрасту, и мне удалось наняться на польское торговое судно — пароход «Быстрица».
Переход через Атлантику был удачным. Оттуда мы возвращались в большом конвое, состоявшем из восьмидесяти торговых судов и нескольких военных кораблей, которые охраняли нас от немецких атак.
В апреле, а именно двенадцатого числа, несколько подлодок атаковали наш конвой. Четыре судна тонули, пораженные торпедами. Американский танкер был в огне. Эсминцы нашей охраны бросились в погоню за подлодками. В какой-то момент схватка завязалась почти у самого борта нашего судна. Торпеда попала в англичанина, который с начала рейса следовал рядом с нами. Поблизости нашелся эсминец, который сбросил серию глубинных бомб. Одна из них попала в цель, и через несколько минут на поверхность всплыла подлодка. Ее экипаж столпился снаружи, немцы махали белой тряпкой, некоторые стояли с поднятыми руками. Спасением английского экипажа занялся какой-то другой транспорт, нам же командир конвоя приказал принять на борт пленных немцев.