Таинственный монах
Шрифт:
Игорь протянул ему кошелек с деньгами. Старик улыбнулся.
— Пусть его душа попадет в рай, сударь, — молвил он, пряча кошелек с деньгами за пазуху, — Вы уж милейший не беспокойтесь, — добавил, — я предам его земле в лучших традициях. А через девять и сорок дней отслужу по нему мессу.
Насчет мессы как-то Ермилов сомневался. Откуда человеку, несведущему в религии (изучал ее в Академии, но поверхностно), знать, был ли девятый и сороковой день у католиков? Даже если и была эта традиция, вряд ли хозяин станет ее соблюдать, тем более в отношении какого-то русского.
"Да и бог с ними", — подумал Игорь. Проверить, конечно, можно. Достаточно совершить перемещение в будущее на девять и сорок дней, да вот только стоит ли?
— Вот и замечательно, — молвил Ермилов, потом протянул второй кошель и добавил, — а это тебе за то вино, что мы с приятелями выпили. И еще я бы хотел подождать в комнате своих друзей, которые вот-вот должны приехать.
— Ваше право, сударь, ваше право, — сказал трактирщик, запихивая и второй кошель за пазуху.
С такими деньжищами, что он получил сейчас, старик теперь может просто не работать. Средств хватит содержать не только его, но и его внуков, что сейчас суетились по другую сторону дома.
Приблизительно через два часа прискакали Меншиков, Головин и Прокофий Возницын. С ними был и Исаак.
Игорь удивленно посмотрел на Алексашку и спросил:
— А где Лефорт?
— Он отказался приехать, — ответил собутыльник Петра.
Меншиков рассказал, что случилось в комнате, которую Лефорту выделили для проживания в одном из трактиров Парижа. Франц Яковлевич сразу понял, что задумал француз, как только Алексашка описал разыгравшуюся трагедию и просьбу де Ля Гранда привести к месту смерти государя Исаака. Весь покраснел от гнева и со словами: "Я против того, чтобы на московском троне был самозванец", выставил Меншикова из комнаты за дверь.
Ермилов тяжело вздохнул. Это и можно было предполагать. Игорь не сомневался, что и Гордон будет против замены умершего царя двойником. Вполне возможно, пошли они на это только с мечтой, что станут регентами при царевиче, а может быть, оба понимали, что того контроля, какой был над Петром, у них уже не будет, или, скажем, не желали подчиняться какому-то безродному самозванцу, да еще и низкого роду.
— Бог с ним, с Лефортом, — проговорил Ермилов.
После того, как первый посол — Лефорт, отказался участвовать в подмене, оставались еще двое: Федор Алексеевич Головин и Прокофий Богданович Возницын.
Ермилов вспомнил, что писал о Головине английский посол Витворт. Тот утверждал, что Федор Алексеевич имел репутацию самого рассудительного и опытного из чиновных людей Московского государства. Именно на втором после — первым являлся Лефорт — и лежала вся черновая работа по подготовке. Да и Игорь за время путешествия лично убедился, что Федор Алексеевич имел за плечами многолетний опыт дипломатической службы. К тому же путешественник знал, что Головин человек общительный и хлебосольный. Другого человека, отличавшегося основательным выполнением порученных ему государем дел, Ермилов среди людей Петра не встречал. Меншиков — еще тот лоботряс.
С третьим послом лично Игорю встречаться не приходилось. Когда он вошел вслед за Меншиковым в комнату, путешественник отметил, что Прокофий довольно высок, хотя до роста Петра явно не дотягивал, грузен. Про него раз Алексашка сказал: "Возницын человек необщительный, с неприятным цветом лица и важной осанкой". Что в нем нравилось Ермилову, так это то, что в Посольском приказе тот уже служил тридцатый год. Причем на высокие должности карабкался по служебной лестнице: начиная карьеру подьячим, а сейчас был думным дьяком (чин пожаловал Петр перед самым отъездом).
Между тем, Головин вот уже минут десять ходил из угла в угол. "Это нехорошо, — шептал посол, — очень нехорошо". Прокофий Возницын теребил в руках шапку, не понимая, что теперь делать. Меншиков потянулся было за бутылочкой вина, но Игорь убрал ее из-под самого носа. Алексашка хотел возмутиться, но вспомнив последствия вечеринки — промолчал. Теперь вот сидел, задумчиво глядя на остатки вчерашнего обеда. Исаак, необычно высокого роста молодой человек лет двадцати пяти — двадцати семи, одетый в темный кафтан голландского покроя с поношенным галстуком, стоял у окна в недоумении. Он никак не мог понять, для чего его, обычного плотника, притащили в этот трактир на окраине Парижа.
— Петр мертв, господа, — продолжал говорить между тем Ермилов, — а с его смертью умерла и ваша власть в Московском государстве. Ваше влияние на правителей теперь ничтожно. Не думаю, что царевна Софья, а она сейчас осталась единственной наследницей, за которой есть силы, будет к вам прислушиваться. Алексей еще мал и вряд ли сможет долго продержаться на освободившемся троне. Так что я предлагаю заменить умершего Петра двойником. — Тут кивнул в сторону Исаака. Плотник встрепенулся, словно поняв, что речь зашла о нем. — Ибо другого решения в сложившейся ситуации не вижу. Боюсь, Софья не простит тех, кто приневолил ее отречься от трона. Она не забудет жизни за стенами монастыря.
Все трое, кроме Исаака (он просто не понимал русскую речь) побледнели.
— Вам лишь нужно постоянно держать "плотника" под своим контролем. Не допускать его к войскам. Назначьте его, — тут Игорь задумался, вспомнил, кем был в будущей армии Петр, и проговорил — капитан-бомбардиром.
— Но ведь народ заметит подмену, — проговорил Возницын.
— Заметит, — согласился путешественник во времени. — После приезда в Москву закройте близнеца в Преображенском. Уничтожьте стрельцов, что несут службу в Кремле. Сошлите жену Евдокию в монастырь.
— Но как быть с Лефортом и Гордоном? — спросил Меншиков. — Они знают Петра лично.
— Я же спрашивал, почему ты, Алексашка, не привел Лефорта, — проговорил Игорь. — Тебе нужно было проявить силу и убедить, что у Франца просто нет другого выбора.
Фаворит промолчал, может, и к лучшему. Теперь судьба Лефорта и Гордона решена. Видимо, их смерти в году тысяча шестьсот девяносто девятом не избежать.
— Если будут возмущаться, — решение Ермиловым принималось с большим трудом, как-никак, они сдружились с Францем Яковлевичем, — убить!