Таинственный остров (иллюстр.)
Шрифт:
— И семена, — прибавил Герберт. — Тут есть все овощи Старого и Нового Света.
— Может быть, было бы целесообразно провести на острове Табор еще день или два и собрать все, что может нам пригодиться, — сказал журналист.
— Нет, мистер Спилет, — возразил Пенкроф. Я попрошу вас ехать завтра же на рассвете. Ветер, кажется, переходит на запад, и, прибыв сюда с попутным ветром, мы, может быть, пойдем обратно тоже по ветру.
— В любом случае, не будем терять времени, — сказал Герберт, поднимаясь.
— Да и время терять нечего, — ответил Пенкроф. — Ты, Герберт, займись сбором
Герберт пошел по тропинке, которая вела в возделанную часть острова, а моряк с журналистом направились в лес.
Перед ними бежало много представителей свиной породы. Эти проворные животные, по-видимому, не были склонны подпустить кого-нибудь близко к себе. Однако после получасовой погони охотникам удалось захватить самца и самку, которые завязли в густом кустарнике. И вдруг в нескольких сотнях шагов к северу послышались крики. К ним примешивалось страшное рычание, в котором не было ничего человеческого. Пенкроф и Гедеон Спилет выпрямились. Свиньи воспользовались этим и убежали — как раз в ту минуту, когда моряк готовил веревки, чтобы их связать.
— Это голос Герберта! — сказал журналист.
— Бежим! — вскричал Пенкроф. Моряк и Гедеон Спилет тотчас же со всех ног побежали к тому месту, откуда слышались крики.
Они поторопились недаром: на повороте дороги, возле полянки, они увидели Герберта, которого повалило какое-то большое дикое существо — по-видимому, гигантская обезьяна, которая собиралась с ним расправиться.
Броситься на это чудовище, опрокинуть его, вырвать Герберта из его лап и крепко прижать к земле — все это заняло не больше одной минуты. Пенкроф отличался геркулесовой силой. Журналист тоже был очень силен, и, несмотря на сопротивление обезьяны, она была накрепко связана и не могла пошевелиться.
— У тебя ничего не болит, Герберт? — спросил Гедеон Спилет.
— Нет, нет.
— Если только она тебя ранила, эта обезьяна!.. — вскричал Пенкроф.
— Но это вовсе не обезьяна, — ответил Герберт. Пенкроф и Гедеон Спилет взглянули при этих словах на странное существо, лежавшее на земле.
Действительно, это была не обезьяна. Это было человеческое существо, это был человек. Но какой человек! Дикарь в самом ужасном смысле этого слова, тем более страшный на вид, что он, видимо, дошел до последней степени одичания.
Взъерошенные волосы; густая борода, спускающаяся на грудь; почти обнаженное тело, прикрытое лишь тряпкой, обмотанной вокруг пояса; огромные страшные глаза; длиннейшие ногти; лицо цвета красного дерева; ступни, жесткие, словно покрытые рогом, таков был облик этого жалкого создания, которое нужно было, однако, называть человеком. Но, право, можно было спросить себя: есть ли еще душа в этом теле? Или в нем живет только дикий инстинкт животного?
— Уверены ли вы, что это человек или что он когда-либо был человеком? — спросил Пенкроф журналиста.
— Увы, это несомненно, — ответил тот.
— Значит, это и есть потерпевший крушение? — спросил Герберт.
— Да, но в этом несчастном не осталось уже больше ничего человеческого!
Журналист не ошибался. Казалось очевидным, что, если потерпевший крушение когда-нибудь был человеческим существом, одиночество превратило его в дикаря, или, скорее, в настоящего обитателя лесов, что еще хуже. Из горла его вырывались резкие звуки, зубы его были остры, как клыки хищников, созданные для того, чтобы пожирать сырое мясо. Память, вероятно, давно уже покинула его; столь же давно он разучился пользоваться оружием и инструментами и не умел добывать огонь. Видно было, что этот дикарь силен и ловок, но что физические качества развились у него в ущерб душевным способностям.
Гедеон Спилет заговорил с ним. Дикарь не понял его, он даже не слышал… И все же, пристально вглядываясь ему в глаза, журналист заметил, что в нем не совсем угас разум.
Между тем пленник лежал неподвижно и не старался порвать связывающие его веревки. Был ли он подавлен присутствием людей, к числу которых он когда-то принадлежал? Сохранилось ли в уголке его мозга какое-нибудь воспоминание, возвращавшее его к сознательной жизни? Попытался ли бы он убежать, будучи свободен, или нет? Это оставалось неизвестным, но колонисты не решились проделать опыт. Внимательно осмотрев несчастного, Гедеон Спилет сказал:
— Кто бы он ни был теперь или в прошлом и кем бы он ни стал в будущем, наш долг отвезти его на остров Линкольна.
— Да, да, — ответил Герберт. — Может быть, нам удастся при хорошем уходе вызвать в нем проблеск разума.
— Было бы очень приятно вывести это существо из одичалого состояния, — сказал журналист Пенкроф с сомнением покачал головой.
— Во всяком случае, надо попытаться, — продолжал журналист.
Действительно, таков был долг колонистов. Все трое поняли это и не сомневались, что Сайрес Смит одобрит их образ действий.
— Оставить его связанным? — спросил моряк. Может быть, он сам пойдет, если развязать ему ноги, — сказал Герберт.
— Попробуем, — предложил Пенкроф.
Веревки, связывавшие ноги пленника, были сняты, но его руки были крепко связаны. Он поднялся без принуждения и, по-видимому, не испытывал желания бежать. Его холодные глаза пронзительно смотрели на троих людей, которые шли с ним рядом, и ничто не указывало, что он считает их своими ближними и сознает, что когда-то был человеком. Губы его издавали резкий свист; он казался страшен, но не пробовал сопротивляться.
По совету журналиста, несчастного привели в его хижину Быть может, вид вещей, которые когда-то принадлежали ему, произведет на него впечатление. Быть может, достаточно одной искры, чтобы разбудить его потухшую мысль, чтобы оживить его угасшую душу.
Дом был недалеко. Через несколько минут отряд подошел к нему, но пленник ничего не узнал и, казалось, потерял представление о чем бы то ни было.
Одичание этого несчастного позволяло сделать только тот вывод, что он уже давно находится на островке и что, прибыв сюда вполне разумным, он был доведен одиночеством до такого состояния.