Таинство девственности (сборник)

Фрейд Зигмунд

В этом рассказе имеется дерево, на котором в сновидении сидят волки. Сон связан с кастрационным комплексом. У старого волка портной оторвал хвост. Лисьи хвосты у волков в сновидении являются, вероятно, компенсацией за эту «бесхвостость».

Почему в этом сне пять или шесть волков? На этот вопрос не находилось ответа, пока я не засомневался, правда ли эта страшная картинка относится именно к сказке о Красной Шапочке. Эта сказка дает повод только к двум иллюстрациям – ко встрече Красной Шапочки с волком в лесу и к сцене, когда волк лежит в чепчике бабушки в ее кровати. За воспоминанием о картинке должна, следовательно, скрываться какая-нибудь другая сказка. Тогда пациент вспомнил, что такой сказкой может быть сказка «Волк и семеро козлят». В сказке есть число «шесть», потому что

волк пожирает только шестерых козлят, а седьмой прячется в ящике. В этой сказке встречается также и белое, потому что волк мукой выбеливает себе ногу, после того как козлята при первом посещении узнают его по серой лапе. Впрочем, в обеих сказках много общего. В обеих есть пожирание, взрезание живота, извлечение съеденных, замена их тяжелыми камнями, и, наконец, в обеих злой волк погибает. В сказке о козлятах встречается и дерево. После обеда волк укладывается спать под деревом и храпит.

Этим сном я должен буду заняться еще в другом месте, благодаря особому обстоятельству, и подробнее истолковать и оценить его. Это первый кошмарный сон, сохранившийся в детских воспоминаниях пациента, содержание которого в связи с другими снами, последовавшими вскоре после этого, а также с известными событиями детства сновидца, будит совершенно исключительный интерес. Здесь мы ограничиваемся указанием на отношение сновидения к двум имеющим много общего между собой сказкам – «Красная Шапочка» и «Волк и семеро козлят». Впечатление от этих сказок выразилось у ребенка в форме настоящей фобии, связанной с животными, отличающейся от других подобных случаев только тем, что страшное животное было не слишком легко доступным объектом для восприятия (вроде лошади и собаки), а знакомо лишь по рассказам и из книжки с картинками.

В другой раз я подробно изложу, какое объяснение имеют эти фобии и какое значение следует им приписывать. Пока замечу только, что это объяснение очень подходит к главному характеру, который носил невроз сновидца в более позднем возрасте. Страх перед отцом был сильнейшим мотивом его заболевания, и амбивалентная установка ко всякому заместителю отца господствовала во всей его жизни, как и в его поведении во время лечения.

Если волк был у моего пациента только первым заместителем отца, то возникает вопрос, имеют ли сказки о волке, который пожирает козлят, и о Красной Шапочке своим тайным содержанием что-либо другое, чем инфантильный страх перед отцом [89] . У отца моего пациента была, кроме того, особенность «ласковой брани», которую проявляют многие в обращении со своими детьми, и угроза в шутку: «Я тебя съем» – в первые годы, вероятно, не раз была произнесена, когда строгий отец, играя, ласкал своего маленького сына. Одна моя пациентка рассказала мне, что оба ее ребенка никак не могли полюбить дедушку, потому что, играя с ними, он их часто пугал тем, что вскроет им животы.

89

Ср. подчеркнутое О. Ранком сходство обеих этих сказок с мифом о Кроносе (Фольклорнопсихологические параллели к детской сексуальной теории // Центральная газета по психоанализу, 1912.).

Оставим в стороне все, что в этой статье предвосхищает использование сновидения, и вернемся к его ближайшему толкованию. Хочу заметить, что это толкование составило задачу, разрешение которой растянулось на несколько лет. Пациент рассказал свой сон очень рано и скоро согласился со мной, что за этим скрывается причина его детского невроза. В период лечения мы часто возвращались к сновидению, но только благодаря самостоятельной работе пациента. Он всегда подчеркивал, что два момента сновидения произвели на него самое сильное впечатление: во-первых, полное спокойствие и неподвижность волков и, во-вторых, напряженное внимание, с которым они на него глядели. Удивительным ему также казалось то длительное чувство реальности, которым закончился сон.

С этого последнего мы и начнем. Из нашего опыта с толкованием сновидений нам известно, что этому чувству реальности нужно придавать определенное значение. Оно убеждает нас

в том, что нечто в латентном содержании сновидения имеет право считаться воспоминанием действительности, т. е. что сновидение имеет отношение к событиям действительности, которые на самом деле имели место, а не только разыгрались в фантазии. Разумеется, речь может идти только о реальности чего-либо, что на самом деле нереально; например, убеждение, что дед действительно рассказал историю про портного и волка или что ему, сновидцу, действительно читали вслух сказки про Красную Шапочку и семерых козлят, никогда не могло быть заменено чувством реальности более длительным, чем сновидение. Сновидение как будто намекало на событие, реальность которого подчеркивается особенно в противоположность нереальности сказок.

Если в качестве содержания сновидения предполагать нереальную, т. е. ко времени, когда приснился сон, уже забытую сцену, то эта сцена должна была иметь место в очень раннем детстве. Сновидец так и говорит: «Мне было тогда три, четыре, самое большее – пять лет». Мы можем прибавить: и этот сон мне напомнил что-то, что должно быть связано с еще более ранним периодом.

Для понимания содержания этой сцены следует остановиться на том, что сновидец подчеркнул из явного содержания сновидения: моменты внимательного разглядывания и неподвижности. Мы, разумеется, ждем, что этот материал воспроизводит в каком-нибудь искажении нереальный материал, может быть, даже искаженный в смысле полной противоположности.

Из сырого материала, который дал первый анализ с пациентом, можно было также сделать несколько выводов, которые удалось вплести в искомую связь. За упоминанием об овцеводстве можно было искать доказательства его сексуальных исследований, которые он проводил, удовлетворяя тем самым свои интересы, во время своего посещения стада овец совместно с отцом, но при этом также должны были иметь место и намеки на страх смерти, потому что много овец погибло от мора. То, что в сновидении было ярче всего – волки на дереве, – прямо вело к рассказу деда, в котором не могло быть ничего другого, возбуждающего сновидение, как только связь с кастрационным комплексом.

Впоследствии из первого неполного анализа сновидения мы заключили, что волк является заместителем отца, так что в этом первом кошмарном сне проявился страх перед отцом – страх, который с того времени мучил его всю жизнь. Такой вывод сам по себе, правда, еще не был обязателен. Но если в результате предварительного анализа мы сопоставим то, что удается вывести из данного сновидцем материала, то у нас имеются приблизительно следующие отрывки для реконструкции.

Реальное событие (относится к очень раннему возрасту): разглядывание – неподвижность – сексуальные проблемы – кастрация – отец – что-то страшное.

Однажды пациент стал пытаться толковать свое сновидение. «Место сновидения, о котором я рассказывал такими словами: “вдруг окно само распахнулось”, не совсем прояснено относительно окна, у которого сидит портной и через которое в комнату впрыгивает волк. Оно должно означать: “вдруг открываются глаза”. Следовательно, я сплю и вдруг просыпаюсь, при этом что-то вижу: дерево с сидящими на нем волками». Против этого ничего нельзя было возразить, но это можно было использовать в дальнейшем. Внимательное разглядывание, приписываемое в сновидении волкам, оказывается, нужно перенести на него самого. Тут в главном пункте сна имело место превращение в свою противоположность. Превращением было также и то, что волки сидели на дереве, между тем как, по рассказу деда, они находились внизу и не могли влезть на дерево.

Если в таком случае и другой момент, подчеркнутый сновидцем, искажен превращением в свою противоположность, тогда вместо неподвижности (волки сидят совершенно неподвижно, глядят на небо и не трогаются с места) должно наблюдаться движение. Он, следовательно, внезапно проснулся и увидел перед собой сцену, заключающую в себе какое-то движение, которое он рассматривал с напряженным вниманием. В одном случае искажение состоит в замене субъекта объектом, активности – пассивностью, «быть рассматриваемым» вместо «рассматривать», в другом случае – в превращении в свою противоположность: спокойствие вместо подвижности.