Так было. Размышления о минувшем
Шрифт:
Вспоминаю, как обсуждали мы тогда с Ашхен вопрос о нашей женитьбе. Время было неспокойное, назревали революционные события в Германии: поговаривали, что скоро туда начнут посылать наших партийных работников для помощи немецким товарищам, и я по молодости был уверен, что буду среди них. В этих условиях мне не хотелось связывать браком ни Ашхен, ни себя. Ведь кто знал, как сложится жизнь. Мало ли что могло случиться со мной! Поэтому решили с оформлением брака немного обождать.
Но Ашхен надо было работать. Я посоветовал ей сходить в райком партии и попроситься на работу. Убедившись, что Ашхен – грамотная и толковая женщина, товарищи дали
Так мы прожили примерно до весны. Когда же стало ясно, что ехать никуда мне пока не придется, вновь возник вопрос о нашей женитьбе. В те времена еще не было ныне существующих общепринятых правил регистрации браков. И перед нами возник вопрос: будем ли мы как-то «регистрировать» наши супружеские отношения? Если будем, то как быть, например, если мы вдруг разлюбим друг друга? Ведь тогда нам придется рассказывать о своих сугубо личных чувствах и отношениях совсем посторонним людям. По тем временам такие рассуждения были вполне понятны и объяснимы.
Я был против регистрации, Ашхен согласилась со мной. Просто решили объявить своим родным, друзьям и товарищам, что мы муж и жена. В таких отношениях мы и оставались всю нашу жизнь вместе.
Вскоре Гай переехал в заводское общежитие.
Наш семейный быт наконец-то начал налаживаться.
Мы прожили с Ашхен более сорока лет, до конца ее жизни, оборвавшейся осенью 1962 г. Не помню случая, когда бы мы с ней крупно поссорились или повысили голос друг на друга. Все вопросы мы обсуждали и решали спокойно, относясь друг к другу с большим уважением и любовью.
Лишь один случай не могу забыть до сих пор.
Как-то ночью я вернулся из Сормова, где проводил партийное собрание. Очень устал, был голоден. Обычно Ашхен, приготовив для меня ужин, ждала моего возвращения. Так было и на этот раз. Я сел за стол. Ашхен подала, как помню, в глиняном горшочке пшенную кашу, которая показалась мне очень невкусной и сильно подгоревшей. В другой раз это прошло бы незамеченным. Но тут я совершенно неожиданно вспылил: «Что это ты мне дала? Это же не каша, а какой-то каменный песок, о который все зубы сломать можно!»
Ашхен с удивлением посмотрела на меня и, не чувствуя за собой никакой вины, тихо сказала: «Я не знала, Анастас, когда ты придешь. Мне хотелось, чтобы каша была горячей. Ты пришел в час ночи, ну вот она и пригорела! К тому же нам две недели не дают масла. Молока тоже не было, вот я и сделала кашу на воде. Поэтому она и не такая вкусная!»
Спокойно сказанные слова Ашхен как будто обдали меня холодной водой. Стало стыдно за свою вспышку. Я был зол на себя, но в то же время по «кавказской старинке» – из ложной мужской гордости – не хотел признать свою вину и извиниться перед женой.
Помню, я заболел воспалением легких и недели две пролежал в постели. Чувствовал себя плохо, очень ослаб. Врач сказал, что мне нужно усиленное питание, так как начался процесс в легких. А откуда его взять? Паек тогда все мы получали очень маленький. На рынке купить что-либо было невозможно, потому что деньги цены не имели: продукты на рынке шли только в обмен на какой-нибудь товар. Мысль о том, чтобы попросить для себя «подкрепления» в губкоме, даже не приходила в голову.
Имущество у нас было самое скромное. Обменять на продукты было нечего. Все мои личные «ценности» состояли из подаренных в ЦК партии Азербайджана (при отъезде из Баку) одеяла, подушки да ручных женских часов, выданных мне из имущества, конфискованного в ту пору у бакинской буржуазии. Вот их-то Ашхен и предложила пустить в обмен.
Я возразил. Хотелось, чтобы часы остались у Ашхен («Мало ли что может случиться», – подумал я тогда, понимая, что болезнь у меня довольно тяжелая). Тогда Ашхен предложила отнести на рынок мужские ботинки, которые она только что получила в счет своей зарплаты (в то время в связи с обесцениванием денег иногда практиковалась и такая форма зарплаты – выдавать кое-что натурой). Я согласился, тем более что ботинки не подходили мне по размеру.
Потом Ашхен рассказывала мне, как она стеснялась появиться на рынке с «товаром». Завернув злосчастные ботинки в газету, она очень долго стояла на базаре в ожидании покупателя. Крестьяне, не видя, что у нее в свертке, проходили мимо. Тогда соседка посоветовала Ашхен вынуть ботинки из газеты и показать их крестьянину, который продавал мясо. Это подействовало. В обмен на ботинки Ашхен получила, кажется, два килограмма мяса. Так состоялся ее первый и последний торг на базаре.
Вспоминаю время, когда мы ждали нашего первенца. Врачи говорили, что Ашхен надо усиленно питаться, а продуктов по-прежнему не хватало. Я очень боялся за жену и будущего ребенка. Что же мне с ними делать здесь? Обдумав все, я предложил Ашхен уехать на время родов к ее матери в Тифлис, где у нее мог быть и уход, а главное – лучшее питание.
Сперва Ашхен сказала, что к матери ехать она не может. Дело в том, что, когда мы стали жить вместе как муж и жена, Ашхен написала об этом своей матери. Вскоре пришел ответ, полный возмущения. Мать чуть ли не проклинала Ашхен за такой, как она писала, «недопустимый» брак по старым армянским обычаям между троюродными братом и сестрой. Но я знал мать Ашхен – строгую, но в общем-то хорошую и справедливую женщину. Поэтому был уверен, что она ее примет. И потом, вряд ли найдется вообще мать, сказал я Ашхен, которая закроет дверь перед дочерью, если к тому же дочь беременна. Подумав, она решила поехать в Тифлис.
Воспользовавшись тем, что мне надо было тогда по делам ехать в Москву, я захватил Ашхен с собой и уже из Москвы отправил ее в Тифлис со своими знакомыми кавказскими товарищами, возвращавшимися из Москвы домой. Как я и предполагал, мать приняла Ашхен очень сердечно.
В качестве угощения у нас в Нижнем обычно предлагался стакан чая (сахар появлялся на столе довольно редко). Что же касается чего-нибудь покрепче, то следует напомнить, что в те годы действовал сухой закон. Находились, конечно, любители спиртного, достававшие разными окольными путями самогон.
С этим злом надо было бороться. Но как?
С речами на сей счет мы решили не выступать. Нам казалось, что немалую роль должен сыграть тут личный пример. Для меня никакой трудности это не представляло: и на Кавказе, где никогда не было сухого закона, я редко пил даже виноградное вино, не говоря уж о водке. Здесь же, в Нижнем, учитывая обстановку, вообще решил не брать вина в рот, надеясь, что этому последуют и другие товарищи.
Вспоминается еще один эпизод тех дней. Прихожу как-то домой поздно вечером после длительного заседания бюро губкома. Ашхен вскипятила чайник и с таинственным видом ставит на стол стеклянную банку с медом. На вопрос, откуда взялся мед, ответила: «Его принес какой-то человек и сказал, что для тебя. А кто он – я не спросила». Упрекнув ее («А может, это взятка?»), я предложил отдать злополучный мед нашему дворнику-женщине: «У нее много детей, мед пойдет им на пользу!»