Так было
Шрифт:
— Какой разговор о здоровье с молодоженом, — засмеялся Плетнев.
— Ты же, Шамов, свадьбу зажилил?
— А они еще не успели обвенчаться.
— Так как же со здоровьем? — снова спросил Рыбаков.
— Пока ничего. Не знаю, надолго ли, но пока терпимо. — Шамов опустил глаза, пряча их от пристальных взглядов товарищей. — Завтра же выеду в Луковку. У меня по плану в этом месяце как раз туда командировка.
— Ну и ладненько, — потер пухлые ладошки Тепляков.
Плетнев не спеша заговорил о подготовке к севу. По памяти называл множество цифр. Из слов председателя райисполкома вырисовывалась тревожная картина. Ремонт тракторов идет очень медленно. График сорван: нет запасных частей и специалистов.
— Семена, тракторы, корма — все это в руках у людей, — задумчиво проговорила Федотова. — Надо о людях подумать. Мало о них думаем. Шумим, требуем, приказываем, даже угрожаем. А вот поговорить по душам с человеком нам зачастую недосуг. Привыкли «работать с массами». А ведь они состоят из отдельных людей, разных по характеру и взглядам на жизнь. Особенно важно для нас найти ключ к сердцам женщин. Русская баба — сложное создание.
— По себе судите? — с легкой иронией спросил Шамов.
— А хотя бы и по себе, — не приняла шутки Федотова. — Второй год бабы на своих плечах землю держат. Высохли, почернели от натуги. Забыли, как детей рожают, как ласкают мужиков, забыли вкус настоящего хлеба. А рук не опускают. Стонут, но стоят. Плачут, но работают. Работают и работают. Ни одна машина с ними не потягается. Ведь машине-то передых нужен. Техуход, техосмотр. А бабы не знают передышки. И не нужны им никакие понукания. Им теплого слова не хватает. Душевного сочувствия и заботы.
— Верно, Полина Михайловна. — Рыбаков поднес папиросу к губам, несколько раз пыхнул дымом. — Надо это понимать. Наши женщины не терпят фальши, им нужно искреннее, сердечное сочувствие. А на это не каждый способен. Тут надо быть настоящим коммунистом. Чтобы сердце за народ болело. Да… — повернулся к прокурору: — Ну, что в Иринкино?
Коненко рассказал о результатах расследования причин пожара на молочной ферме Иринкинского совхоза. Потом договорились провести собрание женщин, создать при правлениях женсоветы. Условились, что завтра Федотова вместе с заведующим районо проведет инструктаж уполномоченных и разошлет их по всем колхозам — проверять готовность к севу.
— Я, ты, — Рыбаков метнул взгляд в сторону Плетнева, — и ты, — взгляд на Теплякова, — завтра с утра двинем в МТС. Я — в Рачевскую, Плетнев — в Брянскую, а ты, Тепляков, — в Иринкинскую. Надо подогнать ремонт тракторов…
В первом часу ночи стали расходиться.
Василий Иванович открыл форточку. В душную прокуренную комнату широкой белой струей потек морозный воздух. Рыбаков распахнул дверь в приемную. Там за столом читала книгу девушка, дежурная райкома. Прижавшись спиной к горячей печке, сладко дремал Лукьяныч с погасшей самокруткой во рту.
— Что читаем? — спросил Рыбаков, подходя к дежурной.
Она вздрогнула. Поспешно встала. Книга выскользнула из ее рук и мягко шлепнулась на пол.
Девушка, проворно нагнувшись, подняла книгу.
— Хорошая повесть, «Радуга» Василевской.
— Про войну? — В уголках черных глаз собрались смешливые морщинки, но голос по-прежнему тверд и строг.
— Про войну и про любовь…
— Только зазря бумагу переводят, — вдруг подал голос Лукьяныч. Он выплюнул потухший окурок и тут же стал сворачивать папиросу. — В какую книгу нос ни сунь — все эта любовь. Будто на ей земля держится. Закуривай, Василь Иванович, у меня табачок с донником. — Рыбаков взял у старика кисет, а тот принялся колотить кресалом по камушку, высекая искру. Прикурил, спрятал трут и кресало в карман. — Мне скоро вот шестьдесят. Двух жен имел. Детей полдюжины. А любовь эту, язви ее в душу, ни разу не попробовал. Ране такими штуками мозги не зас… — покосился на девушку и на ходу перестроился, — не засоряли. И откуда нам было про ее знать? Книжек мы не читали из-за темноты. Кино не смотрели. А поп в церкви, язви его, все больше про бога гнусавил, а не про любовь.
— Загибаешь, дед.
— Пошто загиб… — начал было Лукьяныч и оборвал на полуслове. Шумно потянул воздух большим курносым носом, принюхался. — Что-то горить, паря.
В самом деле пахло паленым. Рыбаков внимательно огляделся по сторонам, пожал плечами. А запах становился все сильнее.
Лукьяныч вскочил. Вытянул голову, поджал губы и, по-собачьи нюхая воздух, застукотил деревяшкой по приемной.
— У меня прокурорский нюх, — самодовольно бормотал он, кружа по комнате. — Я всякую гарь за версту чую. Где-то здесь, совсем рядом. — Сунул руку в корзину с бумагами. Пошевырял в ней. — Ах, язви тя в душу, что же это кадит? — он направился было в коридор, но вдруг подпрыгнул на месте и принялся вытанцовывать, нелепо размахивая руками и крича: — Ах, холера! Язви тя! Спасите! Горю!
К ногам прыгающего Лукьяныча упал большой кусок горящего трута, а в правой штанине старика зазияла дымящаяся дыра. Добывая огонь, он держал в руке большой кусок трута. На него упала искра, и тот разгорался в дедовом кармане до тех пор, пока не припек его.
— Ну и прокурорский нюх! — хохотал Рыбаков. — За версту чуешь. Ты, Лукьяныч, прямо малышенский дед Щукарь.
— Это вас бог наказал за то, что не верите в любовь, — лукаво заметила девушка.
Лукьяныч уже оправился от потрясения и, прикрыв ладонью дыру на штанах, хохотал вместе со всеми.
Из кабинета донесся протяжный звонок. Рыбаков поспешил к телефону. Звонил секретарь обкома партии. Поздоровался и сразу спросил, как идет ремонт тракторов. Рыбакову пришлось признать, что ремонт затянули и к весне готовятся плохо.
— В марте на бюро слушаем твой отчет о подготовке к севу, — сказал на прощание секретарь. — Есть время, чтобы выправить положение. Иначе… Ты сам знаешь, как сейчас стоит вопрос с хлебом. А урожай зависит от качества весенне-полевых работ. До сих пор Малышенский район был не на плохом счету. Надо удержать занятые позиции. Их легко потерять, и тогда… Подумай об этом. До свидания. Поклон твоей половине и всем товарищам.
Василий Иванович не боялся предстать с отчетом перед бюро обкома, но не хотел этого. Для подготовки вопроса в район приедет целая бригада представителей разных организаций. Они потребуют уйму справок, сводок, докладных. Начнутся совещания, заседания, собеседования. И это в самый решающий момент подготовки к севу. Да и на бюро придется выслушать немало горьких слов. Хлопотное и малоприятное дело. Конечно, он воспользуется вызовом в обком, выпросит, сколько удастся, и семян, и фуража, и горючего, и запасных частей к тракторам. И все же известие о предстоящем отчете не обрадовало Рыбакова. Зато подхлестнуло его, сократив и без того сжатые сроки подготовки к весне.
Он ходил по кабинету широкими твердыми шагами. Легонько поскрипывали крашеные половицы. Мерно тикали настенные часы. С улицы доносился шум ветра. Смуглое лицо Рыбакова задумчиво. Тонкие губы плотно сжаты, брови нахмурены. Черные, широко расставленные глаза неподвижны.
Отсюда ему, как с большой высоты, был хорошо виден весь Малышенский район. От края до края. По своим очертаниям территория района походила на сапог-бродень, какие носят таежные охотники да рыбаки. Длинное, расширяющееся кверху голенище бродня обращено на север. Носок у сапога круто загнут вверх. На кончике его среди густых лесов находился самый отдаленный колхоз района — «Новая жизнь». До него семьдесят пять километров. И в противоположную от райцентра сторону до самого дальнего колхоза — шестьдесят два. Вот и получается сапожок, полтораста километров длиной да пятьдесят шириной.