Так хохотал Шопенгауэр
Шрифт:
Как-то говорилось уже: все мелкие деньги заработаны кропотливым трудом, все большие — на идее. А идея всегда была продуктом недеяния, хотя бы секундного. В поте лица думаешь только о поте на лице, ни о чем правильном не подумаешь. Всегда ведь есть интенсивный и экстенсивный путь. Человек сдельно работает у станка: в два раза сильнее выложится — в два раза больше денег. Жена похвалит, обыватель поймет. А по-настоящему это дурь собачья. Если хочет заработать, надо вообще оторвать голову от станка. На земле есть места, где за тот же рабочий день платят в пять, десять, сто раз больше. Надо искать места, то есть прыгать по уровням. А не гнать работенку, ориентируясь только на прямую пропорциональность. Все это имеет отношению к недеянию, к его фундаментальному свойству: только по принципу недеяния приходят к Действию. Парадоксально, но в сути то же самое, что говорил Гумилев. Ну а наш правильный человек, наверное, тот же пассионарий, если войти в другую теорию.
Восьмым, как ни странно, поставим смирение. Казалось бы, добродетель раба. Но мы возьмем слово — и вкачаем свой смысл. Просто из существующих слов смирение наиболее подходит под вкачивание того смысла, который имеется ввиду. Смирение означает одновременно такие привлекательные для цельного человека вещи, как отсутствие обиды, страха и привязанности.
Ясно, что привязанность — тоже плохо? Потому что как раз она есть отличительная метка раба. Надо быть привязанным только к своей судьбе, а не к предметом, потому что привязываться к ним всегда больно и бесполезно. Под предметами разумеются не только джинсы, но и любимые люди в первую очередь. А также любимый суп и любимое настроение. Вот к судьбе надо привязаться, если такая есть — а остальное от лукавого.
Нельзя, кстати, говорить, что мир плохой. Смирение налагает запрет, совершенно правильный. Нельзя говорить, что законы природы какие-то не такие (когда обыватель жалуется на власть, он обвиняет фактически не ее, а законы природы — что с его стороны смотрится тупым свинством). Так вот, законы природы не обвиняются. Хочешь видеть мир другим — меняй. Пока мир не изменен тобой, он правилен. Если изменен тобой, тоже правилен, только теперь он изменен тобой, что оправдывает твое рождение. Главное для понимания мира в любой момент то, что он всегда правилен. Давайте договоримся считать это философским постулатом и никогда не оспаривать. Это обыватель чего-то гадает, а есть филосоская истина, где сказано: правилен. Другого мира нет, поэтому правилен этот. Это более очевидно, чем цвет перед глазами (метафизические истины всегда очевиднее эмпирических, иначе это не истины). Просто есть тональность мышления, в которой это воспринимаетя как самоочевидная истина. В эту тональность можно войти либо не войти, доказывать бесполезно. А войти можно только до конца. Возьмем предел: вот лежит труп ребенка, изрезанный маньяком — и надо сказать над расчлененным ребенком: мир правилен. Пока это не скажется, понимания нет, есть только сентиментальная дурь. Потому что только дурак может изречь над трупиком: Бог-де козел. Этим сразу признаешься в своей неумности, а Богу, разумеется, все равно, он-то знает, что не козел. Смирение запрещает обвинять кого-то, кроме себя. В чем бы то ни было.
Понятно, что в несчастной любви виноват тот, кто любит, а не тот, кого любят? Понятно, что объект любви не обязан спать с субьектом любви? Ясно, что в этом случае только субъект обязан перед чувствами субъекта? Ясно, что для каждого человека есть только одно обязанное существо в мире — он сам? Кто виноват в том, что люди бедно живут? Следовало бы запретить говорить, что в этом виновато правительство. А тех, кто кричит, что все-таки правительство, следовало бы поместить в концлагеря, потому что глупцов не может быть жалко (любить дурака преступление по отношению к умному). Хотя виновато может быть и правительство. Говорить так нельзя. Надо наконец воспринимать ландшафт без соплей по поводу его несовершенства.
Впрочем, недовольство бытием допустимо, но ровно на ту глубь, до которой ты можешь его изменить. Большинство людей очевидно не могут изменить бытие, поэтому им нельзя ругаться, обвиняя реальность. Что значит обвинять реальность? Это не только фраза «мир дерьмо», которую, кстати, редко кто по-настоящему произносит. Ну, допустим, Сартр всю жизнь только этой фразой разговаривал, а простые граждане говорят по-другому. Они никогда не смотрят на мир в целом, поэтому они обвиняют видимое своим глазом: политический строй в стране, начальство на работе, людей вокруг себя, как близких (муж, отец), так и дальних (чиновники, коммерсанты). На самом деле такое утверждение затрагивает не только мужа и не только чиновников, оно императивно утверждает: мир дерьмо, а из этого следует… Ничего из этого не следует, потому что мир не дерьмо. Смирение в нашем понимании есть добродетель, которая запрещает называть мир дерьмом и делать такие мысленные заявление, которые разверткой к этому ведут. Коммерсанты не виноваты, даже если ловят живых детей, вырезают внутренности и продают за границу. Они такие, какие есть, потому что мир не дерьмо. Их, конечно, надо расстрелять за преступление. Но в философском смысле они не виноваты, потому что виновен в мире только ты сам (в своей жизни, а ничего другого в мире нет — кроме нее, твоей жизни). И отец не виноват, что у тебя жизнь такая, даже если он бил тебя, издевался, насиловал, внушал неправильные мысли и чувства. Мир-то не дерьмо, значит отец не виноват. И чиновники не виноваты, даже если продали Россию. Иди, бери их, суди, убивай, выводи на чистую воду — а сидеть и плакать нельзя. Это все вытекает из смирения в нашем смысле. Легко понять, что это делает человека сильнее. Звучит слово на самом деле как добродетель раба, но то, что мы описали — добродетель воина и аристократа. Воин обязан только перед самим собой, с других он ничего не может потребовать. Аристократ обвиняет реальность ровно настолько, насколько может изменить ее сам либо не обвиняет вообще, если добрый и не хочет фрондировать.
Легко понять, что смирение в нашем понимании отнимает надежду и придает веру. Под надеждой мы понимаем нечто, что ожидается от внешнего мира. Человек сидит и ждет, а ему что-то приходит, но на самом-то деле приходить не обязано, а особено не обязана приходить хорошая жизнь. Это опять-таки связано с неприличными ожиданиями (ждать от других хорошее неприлично). Поэтому надежду такого рода, пассивную и пропитанную отсутствием смирения, надлежит устранять. А вера в нашем словаре как бы то, что из восьмого пункта перебрасывает мостик в начало, в первый и третий пункт. Верить можно в идеалы и внутренний закон, это можно без неприличия: они только в тебе, от других не зависят. Причем вера мгновенно делает реальным то, во что веришь, если обрашаешь ее внутрь себя, а не проецируешь на задолжавшее бытие. Стержень внутри появляется в тот самый момент, как человек верит, что у него есть этот стержень. Идеал рождается только верой, в материальном мире он не задан ничем — но как только поверили, он существует. Усилия никакого не надо, потому что верить естественно. Не нужно усилие, чтобы видеть сон, думать, переживать. Точно так же не надо усилия, чтобы верить, потому что это есть или нет: вспыхивает мгновенно. Кстати, общераспространенный смысл слова смирения прямо противоположен тому, который ввели мы. Мы забили в формулу: в мире есть только одно обязанное существо — ты сам. А люди понимают в том смысле, что ты-то как раз ни за что не отвечаешь: пошел, не получилось и успокаиваешься, раз ты смиренный. Снимаешь с себя внутреннюю
Девятым отметим желание, о котором говорено очень много. Поэтому помолчим, просто высечем свое: девятое — это наличие подлинного Желания. Во-первых, желать надо сильно, во-вторых, желать надо сильного. Первое понимается, а второе хуже. Как-то неинтересно желать просто секса и зарплаты, надо ведь желать миллиард долларов и удивительной любви с человеком, который достоин этого. И хотеть мирового, кто бы спорил, господства.
А десятое у нас будет пошлым. Пускай им будет удача, которая, кстати, все остальное и определяет. Есть такой идиотский вопрос о детерменизме и свободе воли. Иногда на эту тему говорили что-то очень странное, примерно следующую ерунду: могу сейчасс поднять руку по желанию — ну все, значит, свобода воли. И многие рассуждения на таком примерно же уровне, потому что сам вопрос глуп и другого уровня размышлений не предполагает. Давайте договоримся об очевидном, что в любой ситуации человека две группы факторов: действующие изнутри или снаружи. Все, что действует снаружи — удача, конъюнктура, фарт… Изнутри действует то, что имеется в человеке. А что там имеется? Душа, сознание, механизм, рефлекс, называйте как вздумается, это ничего не меняет. Это — внутри. Там правильно или неправильно, есть или нет. Есть душа или нет. Есть механизм либо он отсутствует. Стало быть, там и сидит свобода воли и та самая справедливость, что Сенькам дает по шапкам? Разумеется, там очень справедливо, но лишь в том смысле, что мир вообще не дерьмо, В МИРЕ НЕТ НИЧЕГО НЕСПРАВЕДЛИВОГО, это надо принять априори, а потом привыкнешь. Но причинами своего происхождению внутреннее ничем не отличается от факторов первой группы! Тот же фарт, та же удача. Потому что содержимое внутреннего тоже дается либо не дается в какой-то момент времени. Вот далось оно — значит, повезло когда-то, в детстве может быть, в юности. А если этого нет, то следовательно, не повезло. Есть внутри воля? А понимание мира? А желание? Если этого нет, то значит, не заложилось в прошлом, не было стечения обстоятельств, в которых такие вещи заклыдываются. Мало били, вот и безвольный. Не те книги попались, вот и нет понимания. То есть мир формирует все, даже внутреннее, а не только настоящее. Вообще, конечно, мир подсовывает только настоящее, но понятно, что внутреннее — это такое настоящее, которое было в прошлом. Поэтому абсолютно все зависит от внешнего. То есть нет ничего в жизни человека, что не подсовывалось удачей.
Начнем с момента рождения: можно родиться в выиграшной точке, а можно в проигрышной. Это не только и не столько разделение на семьи нищих и миллионеров, сколько другое — если согласиться, что мир вообще причинно обусловлен и из состояния А по законам переходит только в состояние В: так вот, если принять эту очевидность, то точка рождения Бонапарта на Корсике является выиграшной, а точке рождения Николая Второго проигрышна. Потому что если допустить детерминизм, — а его нельзя не допустить, если мы считаем мир закрытой системой, ведь открытой системой он не может быть по определению даже с наличием высших сил, — то вся жизнь зависит только от точки рождения. Есть удачные и неудачные точки, а больше в жизни человека ничего влияющего нет, посколько сцепления причин и следствий всецело и наперед задаются в точке появления на свет. Пришел на свет там-то, стал из ничего императором. Пришел немного не там, гильотинировали с позором. И все. Нет разделения на внешнее, которое подсовывает мир и внутреннее, которое якобы зависит от человека. Все внутренние зависит от вчерашних подсовываний, то есть опять от мировой рулетки, и вопрос реализации жизни, таким образом, тоже, а мировая рулетка крутится действительно один раз для одного человека, определяя ему точку рождения. Все остальное уже определяют взаимосвязи причин, отталкиваясь от точки. То есть действительно уместен законченный фатализм, но не в житейско-профанированном, конечно, смысле, потому что в нем он — то самое отрицательное смирение, которое мы выставили за дверь. Неслучайного вообще нет, поэтому правильные люди всего-навсего те, которым вовремя повезло.
Что со справедливостью? Ничего, поскольку она в этом и заключается, если мир устроен именно так. Априори мы условились, что мир справедлив. Оказалось, что мир устроен так-то и так-то. Ну значит, в этом и заключается справедливость. Отрицание ее в изначальном устройстве мира и поиск в чем-то другом, обвинения и приговаривания реальности — суть антисистемного мышления, которое уже описано. А фраза «мир дерьмо» единственная концепция, на которую оно опирается, а на ней строили свою мысль Маркс, Толстой, Сартр — совершенно разные люди, на первый взгляд несопоставимые. А на второй взгляд все они едины в главном, а главным для них было исходить из того, что мир дерьмо. Они пришли к разным мировоззрениям, потому что жили среди разных людей в различные времена и в совершенно непохожих странах, но мирооощущение в истоке лежало одно, именно то самое: мир дерьмо и в таком качестве не имеет право на существование. Надо бы изменить.
Они отказывались считать справедливыми те законы мира, по которым он жил, их тошнило — всех троих — от необходимости жить по этим законам. Они, вероятно, считали себя правильнее Вселенной, природы, мира… Мир зол, например. Или мир случаен. Значит, он справедлив во зле и в случайности, он правилен, невзирая ни на что, потому есть только то, что есть — это системное мышление. Да нет, тошнит меня — это антисистемный взгляд. Разница не пролегает через доводы и сознательную плоскость, раздел идет по мироощущению. И если кого-то тошнит от несправедливости мира, то дело, как ни трудно понять, вовсе не в мире, потому что меня, допустим, не тошнит, и других людей тоже. А их тошнит, потому что они другие. Если больные, то заразные. И как философов их тогда надо изолировать, заразные ведь. Я назвал сейчас Толстого, Маркса и Сартра, а могу еще сотни две имен добавить, очень известных. Насилие, конечно, изолировать философа. Но ведь и заразных больных изолировать тоже насилие, однако интересы незаразных требуют.