Так любят люди
Шрифт:
Мы носились как лошади. Тройка лошадей. Вообще жизнь остановилась. А Валерке – хоть бы что! Нет, он пару раз предложил помощь, а потом – положил на нас. Конкретно. Живет так, как будто болезнь моей мамы вообще его не касается. С одной стороны, я могу его понять. Мама моя – ему чужой человек, так? Но, с другой, это ведь моя мама, правда? Из чувств ко мне можно же было бы как-то… Не знаю… Помочь чего-то… Съездить… Сбегать… – Он что, никогда вам не предлагал помощь?
– Да чего-то предлагал там пару раз чисто формально. Это ж видно,
И вот чего мне делать теперь? Я уже к нему привыкла, свыклась с ним как-то… Не раздражает он меня, что важно. И вообще я думала, что у нас любовь.
А чего вышло? Как мне теперь жить с человеком, если он в такой серьезный в моей жизни момент отстранился?
Говорит абсолютно спокойно, словно не свою – чужую историю рассказывает.
– А гнать жалко. Если я за столько лет такого не нашла, вряд ли еще найду. Я ж тоже не молодею, правильно?
Мама-то сейчас на поправку пошла, голова моя освободилась, вот я и думаю.
А придумать сама ничего не могу.
– А вы можете попросить Валерку вашего ко мне прийти?
– Да он тут сидит. Позвать?
– Позвать. Только мы с ним немножко вдвоем поговорим, ладно?
ВАЛЕРИЙ, 35 ЛЕТ, ВЛАДЕЛЕЦ АВТОСЕРВИСА:
– Жаловалась на меня? Серафима Петровна… Ну, это мама ее… внезапно заболела: инфаркт. В больницу по скорой отвезли. Положили в коридоре, понятно. Больница дурацкая. Как всегда.
А у меня в центре Бакулева друзья работают. Вообще, у меня такая работа – друзья везде есть. Я созваниваюсь, они говорят: «Сейчас с той больницей свяжемся, узнаем состояние…
Как только можно будет, заберем – не вопрос».
Говорит нервно, страстно. Будто все время ведет спор.
– Ксю у мамы в больнице вместе с сестрами. Я – к ним. Так и так. А Ксю говорит:
– Не надо ничего. Мы уже все устроили.
Даже спасибо не сказала. Ладно. Она в нервном состоянии была, понимаю.
С тех пор так и пошло: что я ни предлагаю, ничего не надо. Просто бред какой-то! Друзья хотели лекарство переслать из Израиля… Так Ксю сказала:
– Обойдемся без этих еврейских штучек!
Причем ведь она не антисемит ни разу.
А чё мне делать? Я попредлагал, попредлагал, да и затихарился. А что? Раздражаю только. И, главное, я люблю ее. А может, привык… Не знаю… Но без нее хуже будет, чем с ней. Это я точно знаю.
Но эта вся история отдаляет нас друг от друга, понимаете? Мы как-то все дальше. А не хочется так. Не хочется…
– А почему, как вам кажется, Ксения вашу помощь не принимает?
– Да это надо у нее спрашивать. Не знаю. Может, не привыкла. Может, ей проще так. Откуда мне знать?
– Давайте Ксению позовем, спросим у нее.
КСЕНИЯ:
– Я помощь не принимаю? Да ты когда предлагал-то ее? Сам-то помнишь? Хоть бы чужого человека постеснялся.
ВАЛЕРИЙ:
– А Бакулевка?
КСЕНИЯ:
– Вспомнил.
ВАЛЕРИЙ:
– А лекарство из Израиля? Оно людей с таким диагнозом, как у мамы твоей, мгновенно на ноги ставит. Люди даже денег с нас не брали. Бесплатно хотели…
КСЕНИЯ:
– Бесплатно и хорошо не бывает, ты же знаешь. И потом, надо было посоветоваться со специалистами. Люба – это сестра моя – сказала, что ей это лекарство не советовали. И Маша – это вторая сестра – согласилась.
ВАЛЕРИЙ:
– Ты Маше и Любе веришь больше, чем мне. Вот в чем дело. А так нельзя. Если ты мне жена, то мы с тобой должны быть как одно. Правильно я говорю? А мы…
КСЕНИЯ:
– А как быть, если тебе наплевать на мою маму? Если она больная, а ты…
– Брейк. Скажите мне, только честно: вы любите друг друга?
КСЕНИЯ, ВАЛЕРИЙ (хором):
– Да!
Я взял телефон. На ладони его подержал, словно пробуя на вес.
Если бы наши мобильники умели не просто передавать наши слова, а воспринимать их – они бы с ума сошли, это точно.
Какие просьбы, мольбы, стенания обращаем мы к этим бездушным гаджетам! Сколько слез вылилось на их зеркальную поверхность! Сколько раз их, невинных, швыряли об стену, а потом поглаживали треснутое стекло, словно извиняясь!
Я держал в руках телефон и думал: Та, Которая Не Звонит, она важна в моей жизни, или просто самолюбие мое играет? Вот, например, я готов жить с ней всегда и каждое утро и каждый вечер видеть ее лицо перед собой? Есть ли в ней что-то такое, что отличает ее ото всех иных, предыдущих? Вообще, что в ней есть, кроме красоты? Красоты много – это да. А еще что?
Вот если бы она сейчас позвонила, я бы мог ей сказать: «Я не понимаю, что такое любовь. Я понимаю, когда с человеком плохо или хорошо. Мне с тобой плохо. Ты меня извела»?
Мог бы я ей так сказать? Нет? Или бы обрадовался? Надо как-то продумать свое будущее поведение. Реакцию свою на нее. А то она позвонит, а я не готов. Нехорошо.
Телефон молчал. Жалко, конечно, что еще не придумали такие телефоны, которые разговаривают. Сейчас бы посидеть и поговорить по душам с телефоном. Поди плохо? Я бы, конечно, телефону рассказал про Катю. И он бы меня, наверное, понял. Ведь он – мужик. Должен был понять.
Катю я, конечно, в конце концов поцеловал. Но все сделал неправильно, потому что, когда дело касается любви, правильно получается только экспромтом. А я готовился. Ведь меня так учили: чтобы что-то получилось, надо обязательно готовиться!
Хочешь получать хорошие оценки – готовься. Хочешь поступить в институт – готовься! Хочешь хорошо выступить на конкурсе самодеятельности – готовься!
Готовься! Готовься! Готовься!
Готовиться хорошо, не готовиться – не хорошо.