Так становятся звёздами 1
Шрифт:
Служанки помогли облачиться в великолепное платье из белого бархата с квадратным вырезом, пышными бантами и алмазными застёжками.
«Воистину Фальконэ сказочно богаты, раз могут разбрасываться такими подарками», – подумала Гаитэ, но отчего-то без должной доли возмущения по этому вопиющему поводу.
– Его Величество просил сеньориту оказать честь – отобедать вместе с ним и его семьёй, – передал сообщение паж.
Резные двери распахнулись, и Гаитэ последовала за провожатым.
Не успели они дойти до лестницы, как навстречу юркой змейкой скользнула хорошенькая девушка, лет шестнадцати, не старше. Девушка могла быть только Эфиделью, младшей из Фальконэ, единственной дочерью Алонсона.
Вчера её волосы поочерёдно скрывал то плат, то вуаль, то головной убор, сегодня же они струились свободным каскадом по спине.
Как и утверждала молва, каким-то неподражаемым образом Эффи в семье жгучих брюнетов уродилась блондинкой, правда, локоны её отливали не золотом, а медью. И, несмотря на круглую форму личика с ямочками на щёчках, было в ней что-то от хитрой, хищной лисички.
Вроде бы милая да игривая, мягкая, но всё равно зубки-то острые не спрячешь.
Эффидель не таясь разглядывала Гаитэ, как какую-нибудь диковинную заморскую зверюшку. Взгляд её можно было расценивать и как детскую непосредственности и как откровенную дерзость.
– Вы – Гаитэ Рейвдэл? Дочь Тигрицы с Гор? – звонким, высоким, как у малиновки, голосом пропела девушку.
Небольшой, курносый, чуть вздёрнутый носик делал её внешность менее совершенной, чем у красавцев-братьев, но в то же время придавал образу живую теплоту. Вся она словно лучилась, источая жизнерадостной сияние.
– Рада знакомству, ваше высочество, – присела в реверансе Гаитэ.
Выражать симпатию было легко. Девушка ей понравилась.
Видимо, почувствовав это, Эффидель тоже решила явить себя с лучшей стороны. Смерив Гаитэ взглядом от макушки до щедро расшитого вышивкой подола платья, она вновь улыбнулась, отчего на щеках появились обаятельные ямочки:
– Вы прекрасны! Вы даже красивее вашей матери, слывущей одной и первых красавиц в королевстве.
– Мужчины часто называют прекраснейшими тех женщин, к чьим богатствам вожделеют, – усмехнулась Гаитэ.
Эффидель понимающе хихикнула. Смешок у неё вышел такой же живой и искрящийся, каким был падающий в окна солнечный луч.
– Это верно. Но я-то говорю искренне. Ведь теперь у вас не осталось ничего, кроме вашей красоты. Мой брат, одержав победу, забрал все ваши замки и земли. Они теперь наши. Поэтому вы хотите породниться? Чтобы забрать их обратно себе?
– Вы меня раскусили, – холодно ответила Гаитэ.
Эффидель сочла за благо оставить неприятную тему:
– Вы идёте в кабинет папочки?
Она называет императора «папочкой»? Какое умиление.
– Его Величество пригласили меня на завтрак, – не меняя ледяного тона ответила Гаитэ.
Эффидель облизала розовым язычком губы, сделавшись похожей на кошку, лакомящуюся сливками.
– Папочка желает вас видеть? Наверное, хочет обсудить вашу свадьбу? Или желает сообщить брату о своём решении в вашем присуствии? Скажите, вы правду верите, что Торн женится на вас? Зачем ему это делать, теперь, когда мы выиграли, а вы – проиграли?
– Может быть, из милосердия пожалеет бедную сироту?
Эффидель в изумлении похлопала густыми ресницами:
– Вы, должно быть, шутите? Торн в жизни никого, кроме себя любимого, не жалел. И вообще, для вас же было бы к лучшему, если бы он наотрез отказался на вас жениться.
– Не могу не согласиться с вами, – вздохнула Гаитэ. – К сожалению, мне нечего возразить.
– Вас, наверное, удивляет, что я в такую рань подстерегаю вас у лестницы, вместо того, чтобы быть сейчас со своим мужем? – понизив голос до едва различимого шёпота, заговорила Эффидель, – Но я умирала от любопытства, желая вас увидеть. А моему мужу, кажется, всё равно, – обиженно надула она губки. – В этом дворце так много мужчин, что мне не хватает женского общества. Обещайте, что придёте в мои апартаменты познакомиться поближе?
– Обещаю, – охотно согласилась Гаитэ. – Если ваш отец, конечно же, не будет против.
– Он не будет. Он никогда не отказывает мне в невинных удовольствиях. Так что скоро увидимся. До встречи, – пропела Эффидель и, крутанувшись, так, что пышная юбка колоколом завертелась вокруг её стройных ножек, упорхнула прочь.
А Гаитэ побрела за сопровождающим её пажом, попутно отмечая, что императорский дом и при свете дня поражает роскошью. Все комнаты заполнены фресками, изящными гобеленами. Повсюду настоящий праздник полированного дерева и розового мрамора.
Миновав большой двор, с его декоративным фонтаном и аркадой, они вошли в большой зал, к которому примыкало множество комнат. В одной из распахнутых дверей Гаитэ увидела возвышение, украшенное цветами. На нём стоял богато сервированный стол, за которым сидел император в компании своего младшего сына Сезара.
Паж, посчитав свое дело сделанным, беззвучно поклонился Гаитэ и убежал.
Не решаясь нарушить уединение мужчин, о чём-то увлечённо беседующих, Гаитэ нерешительно застыла на пороге.
Оба собеседника, ни отец, ни сын, не выглядели довольными.
– При всём моём уважении к вам, отец, я не могу позволить брату предъявить права на то, что принадлежит мне!
– Ни тебе, а семье, Сезар. Всё, что мы делаем, мы делаем не ради себя, а ради всех нас! И чтобы ты не говорил, решение уже принято. Я предоставлю девочке убежище. Она заслужила это своим храбрым поступком.
– Храбрым? – поморщился Сезар. – Она действовала из безысходности. И, к слову, её власть чисто номинальная, люди вряд ли станут ей повиноваться. Девчонка совершенно бесполезна.
– Хватит, сын! Довольно. Твоя алчность и жадность не делают тебе чести. Я могу понять твою досаду, но не разделяю её. И, кстати, если бы мы раньше вспомнили о существовании этой девушки, тебе, возможно, ненужно было бы идти на… некоторого рода, жертвы, – понизил голос Алонсон. – Но с этим уже ничего не поделаешь. А этот союз примирит многих.
– А мой брат, ваш возлюбленный сын, в очередной раз получит всё, – и титул, и невесту, – не ударив палец о палец.
– Брак, который нам так кстати предложили, введёт Торна в число старой знати и сделает его законным владельцем герцогства Рэйв, – довольно проронил имперотор. – Ну разве это плохо?