Такая большая любовь
Шрифт:
«Идиот, он же меня подстрелит!» — подумал Сермюи и тут заметил, что хлопья пыли обогнули его и снова застрекотали у колес.
Броневик все еще двигался, но очень медленно.
Сермюи вскочил на подножку, сунул руку в открытый люк и разрядил пистолет в башенку, не дав оккупантам ни секунды, чтобы закрыть люк. Над их головами сначала сверкнули серые глаза, а потом — вспышки выстрелов.
Сермюи следил за тем, как три круглые каски осели одна за другой, и животом ощутил, как машина дернулась назад и замерла. Спрыгнув с подножки, он почувствовал,
С другой стороны дороги из кювета вылез бледный Бриссе. До него наконец дошло, что он вполне мог убить барона, когда, испугавшись, позабыл о приказе и сместил ближний прицел.
Его еще долго трясло, хотя он и мысли не допускал о том, что ненависть к бывшему хозяину чуточку поутихла.
VII
Возвращение разведгруппы обернулось самым роковым образом. Восемь дней и восемь ночей взвод, то рассыпавшись, то собравшись в кучу, как пчелиный рой, снова преодолевал уже однажды пройденный путь. Но теперь на каждой параллельной дороге его подкарауливала вражеская бронетехника. Восемь дней отчаянных боев, с огневой завесой во всю длину фронта, чтобы прикрыть безнадежное отступление, и восемь ночей фантастического маневрирования в клещах бронированных колонн.
Из четырех боевых эскадронов один был уничтожен полностью, а остальные повыбиты на треть, а то и наполовину.
В последний вечер отряду удалось собраться вместе в Аргоннском лесу. Все выходы были блокированы неприятелем.
— Что нам тут делать? Чего ждем? — спросил Сермюи капитана Нуайе.
— Полковник велел связаться с дивизией. Ждем приказа.
— Если удастся связаться… — бросил Сермюи, направляясь к своему взводу. — Можете перекусить чем бог послал, — сказал он солдатам. — Но супа не ждите, его сегодня не будет.
Походную кухню днем разворотило снарядом. Солдаты достали из сумок последние куски хлеба и последние консервы.
— Поешьте чего-нибудь, господин лейтенант? — предложил Летелье.
— Нет, спасибо, не хочется.
Он оглядел своих людей, сидевших на мху; измученных, запыленных лошадей, жадно щипавших редкую траву у корней деревьев; брошенные на землю каски и оружие, и ему вспомнился первый день мобилизации в Алансоне. Но как же та неразбериха отличалась от этой и сколько в ней было надежды!
Наконец удалось связаться с дивизией.
Полковник собрал офицеров: двенадцать из тридцати. У капитана Нуайе остались только Сермюи и курсант Дартуа. Оба младших лейтенанта были убиты.
Полковник мерил шагами лес. Он был мал ростом, его облегающие бежевые брюки были забрызганы грязью, нашивки на френче отпоролись. Ремешок каски порвался, а на подбородке виднелась ссадина: он и сам толком не помнил, где поранился. Однако в правый глаз был вставлен толстый, как донышко бутылки, неизменный монокль.
— Друзья, — объявил он. — Мы полностью окружены… — И, немного помолчав, добавил: — И положение гораздо серьезнее, чем мы предполагали. Дивизия выведена из строя.
Полковник снова помолчал и заложил руки за спину, чтобы никто не видел, как они дрожат.
— Я получил приказ. Кажется, наша миссия окончена.
Наступила тишина. Только шорох листьев и дыхание людей.
— Мы должны оставаться на месте, уничтожить оружие… и пристрелить лошадей. Таков приказ.
— Боже милосердный! — крикнул кто-то возле капитана Нуайе.
— Да, Сермюи, я знаю, — ответил полковник, наведя монокль на офицера, который стоял ближе всех. — Приказ слишком жесток. Но группе не прорваться. Мы можем подарить врагу только наши собственные шкуры, но не лошадей и уж тем более не оружие. К тому же, поверьте, это не мой приказ. Господа, благодарю вас за все, что вы сделали под моим командованием.
Услышав такую благодарность, больше смахивающую на отрывистую команду на маневрах, все поняли, что, выйдя из боя, группа перестала существовать.
— Миссия окончена, миссия окончена! Но мыто не потерпели поражения! — выкрикнул Дартуа, который с пятью рядовыми одиннадцать часов удерживал ферму, пока не подоспело подкрепление.
— Но, господин полковник, — начал полковой ветеринар, — для лошадей мне, наверное, нужна команда?
— Для этого, Дулле, у меня нет расстрельной команды. Каждый пристрелит свою лошадь сам.
Полковник вытащил пистолет и первым пошел убивать своего коня.
Офицеры и солдаты печально расходились в разные стороны, и в лесу один за другим стали раздаваться выстрелы. Спустились сумерки, и вспышки красным светом освещали нижние ветви деревьев.
Лошади оседали на землю темными холмиками. Время от времени один из таких холмиков вдруг вскакивал, несся куда попало пьяным галопом и разбивал себе голову о первое же дерево. Остальные дергались на земле, и нужен был второй выстрел, чтобы их добить. Со всех сторон слышалось долгое агонизирующее ржание.
В воздухе пахло пылью и кровью. Убийство набирало обороты.
Мимо Сермюи, чуть не опрокинув его, проскакала слепая лошадь. За ней бежал солдат с карабином в руке. Слепая лошадь споткнулась о камень, зашаталась и обреченно рухнула на колени у откоса дороги. Солдат выстрелил в упор ей в голову, и она завалилась на бок, обрызгав мох мозгом. Лес наполнился криками ужаса и боли, которые слились в одно непрерывное ржание.
Сермюи зажал уши, чтобы только не слышать всего этого.
Жюль Бриссе пристреливал лошадей тех, у кого недоставало мужества сделать это самолично. Лошадь крепко держали за поводья, а он метко стрелял ей прямо в ухо. Животное умирало без мучений: легкое подергивание копыт — и конец. Глядя на капрала, Сермюи вдруг вспомнил: «Помощник мясника».
Солдаты никогда не видели лейтенанта таким: он был бледен, голова свесилась, плечи опустились.
Сермюи оглядел убитых лошадей. По мху растекались черные ручейки…