Такая история
Шрифт:
И я направилась в город. Либеро Парри занимается перевозками на своем грузовичке. Грузовичок он ставит в небольшой гараж, который одновременно является конторой. Там и вывеска имеется: Перевозки. На стенах фотографии гоночных автомобилей. И моторов. Под каждой фотографией подпись, сделанная вручную аккуратным каллиграфическим почерком, с небольшим наклоном вправо. Горный серпантин на Колле-Тарсо, сообщает одна из них.
Несколько часов я бродила неподалеку, дожидаясь его возвращения. Но когда он все-таки пришел, подойти не решилась. И наблюдала издали.
Время от времени я прячу руки под шаль или жакет и играю Шуберта. Мне нравится ощущать беглые прикосновения собственных пальцев. В голове у меня звучит музыка, и никто об этом даже не подозревает. По моему лицу видно лишь, что я блуждаю где-то далеко, вся в своих мыслях. А на самом деле я играю Шуберта.
На следующий день я собралась с духом и перешла через дорогу. Объяснила, кто я такая. Объяснила, что когда-то несколько месяцев жила с Последним бок о бок. В Америке. Мы продавали рояли. Кстати, меня зовут Елизавета.
Он повторил вслух мое имя, словно пытаясь вспомнить, где мог его раньше слышать. Да, вполне возможно, сказал он. Возможно, Последний упоминал о вас.
Уже тысячу лет я не слышала, чтобы кто-то произносил это имя. Кто-то, кроме меня. Глупо, конечно, но, кажется, я только сейчас убедилась, что Последний существовал на самом деле, независимо от меня.
Удивительно, что детали нашего прошлого по какой-то неведомой причине продолжают свое существование и после того, как уходят из нашей жизни. Мало того — они развиваются и каждый день приносят все новые плоды, хотя мы понятия не имеем, что делать с таким урожаем. Бессмысленное и совершенно ненужное упрямство.
Мы сели друг против друга. Контора оказалась крошечной комнатой. Не знаю, как это вышло, но мы сразу нашли общий язык. Он очень нервничал: Флоранс уже заждалась, и ему пора домой. Казалось, он даже побаивается жены. У всех мужчин в определенном возрасте появляется такой страх, но Либеро Парри от них отличался: своей кротостью он напоминал послушное домашнее животное. Наконец он, по его словам, уже настолько опоздал, что осталось только выбросить это из головы. И сам рассмеялся собственной шутке. Не зря меня Либеро назвали — по-итальянски это значит «свободный», сказал он с улыбкой. Пытаясь убедить в первую очередь себя.
— Не могу представить себе сына, вместо машин ремонтирующего рояли, — сказал он мне.
— Он знал в этом толк.
— Да уж. Небось каждую минуту спрашивал, где тут мотор.
— Нет, он на самом деле знал толк в роялях.
— Зарабатывал-то хоть много?
— Ну, как сказать…
— Впрочем, о деньгах он мог не думать…
— Вот как?
— Ну да. Он же богач.
— Кто богач? Последний?
— Он вам не сказал?
— Мне известно только одно: у нас обоих за душой ни гроша не было.
— Ошибаетесь, милая синьора.
— Тогда почему он зарабатывал себе на жизнь продажей роялей?
— Он легко мог стать богатым, стоило лишь захотеть. Рассказать вам все с самого начала?
— Расскажите. Очень интересно.
— История довольно запутанная и долгая.
— Ничего, я не спешу.
— Вот и хорошо, я тоже. Нам есть что обсудить. Последний что-нибудь говорил о графе?
— Говорил. Я знаю, кто это. Знаю, что он погиб. Знаю, что он отец брата Последнего.
— Ого!
— Извините за прямоту.
— Нет-нет, все в порядке, не волнуйтесь. Мне даже нравится.
— Извините.
— Флоранс точно такая же. Я привык. Мне это в ней всегда нравилось, если честно. Только женщины так умеют.
— Извините.
— Бросьте. Вернемся к графу: он оставил Последнему весьма недурное наследство. Дома, акции, кучу денег… Чертову прорву денег. Целое состояние.
— Граф оставил все это вашему сыну?
— Да, он на Последнем помешался прямо — говорил, что тот особенный. И, не сказав никому ни слова, написал завещание, оставил мальчишке значительную часть своего состояния. У каждого гонщика обязательно есть завещание, сами понимаете: гонки — дело опасное.
— Да.
— Лучше бы он оставил все своему собственному сыну, а не Последнему. Но он тогда еще не знал, вы понимаете? Когда писал завещание, он еще не знал…
— А-а, ясно.
— И поэтому все досталось Последнему.
— Невероятно.
— Самое невероятное — деньги до сих пор лежат в банке. Последний даже прикасаться к ним отказался. Он и слышать об этой истории не хочет. А денежки лежат себе спокойно и приумножаются.
— И он их не забрал?
— Насколько я знаю, нет.
Тут я вспомнила историю о сокровищах, сидящем за решеткой товарище и священнике из Удине. Последнему стоило только руку протянуть, чтобы получить золотые горы. А он и слышать о них не хотел. Я богачей достаточно повидала, но Последний своей глупостью их всех переплюнул.
— Он не мог поступить иначе, — сказала я.
— Что вы имеете в виду?
— Как вам объяснить… Я его не настолько хорошо знаю, но мне кажется, он не мог взять те деньги. Не такой он человек: если его что-то не устраивало в собственной жизни, он просто расставался с этим, навсегда вычеркивая из памяти. Так и с деньгами графа — они для него не существуют. Ему никогда не нравилась эта история с аварией, сводным братом и прочим.
— Вы и вправду не щадите меня.
— Простите.
— Да ладно, не важно.
— Я не могу сказать, что он не любит вас, напротив, он вас боготворит, поверьте, но он избегает боли таким образом — перечеркивает все. Он не способен…
— Да ладно, не важно.
— Последний постоянно о вас рассказывал.
— Правда?
— Боже, да он мне о вас все уши прожужжал. Я несколько месяцев жила одними приключениями Либеро Парри, уж поверьте мне…
— Не говорите глупости.