Такая история
Шрифт:
Быть созданным лишь для того, чтобы радовать глаз. Это и про мою сестру. Она как роскошная усадьба посреди деревни, освещенная лучами заходящего солнца. Oh yes.
А еще я хотела бы завести собаку. В смысле, что я хочу собаку. Когда стану богатой. Собаку. Надо будет рожать, конечно, но собаку мне хочется даже больше, чем детей. Верную такую собаку.
Однажды зимой, когда стояли лютые морозы, в окрестностях Вальштока или чуть дальше, где-то у дома Нормы, из леса неожиданно вышел
11.05 вечера.
И вдруг Последний пропал. Фургон обнаружили в поле. Незапертый. Все лежало на своих местах, но самого Последнего не было. Кто-то видел, как он садился в грузовик, направлявшийся в Пеннингтон.
Но, может, это и не он вовсе был.
Я проверила тайник под сиденьями. Его деньги исчезли. Письма тоже. Пусто. Из одежды он, кажется, ничего не взял: все осталось в фургоне.
Он вернется.
Побег Последнего я использовала в своих целях — не пошла на работу. Провела время в мечтах о Василии. Василий, любовь моя. Он, конечно, не красавец, но и уродом его не назовешь. Правда, толстоват немного, особенно по сравнению со мной.
Когда мужчины устраивали скачки на огромном лугу, мы, все дамы, чрезвычайно элегантно одетые, стояли за изгородью, наблюдая за происходящим с поистине материнским
Я уселась перед зеркалом и сделала прическу как раньше.
В Америке о хорошем вкусе никто и не слышал, местные богачки кичатся своими драгоценностями, которые лично у меня только смех вызывают. Наши же украшения были великолепны. У всякого своя история, и, наверное, ради каждой из жемчужин, что теперь красуются на наших шеях, был убит не один человек: за долги или из-за любви. Когда мы надевали свои драгоценности, то они словно олицетворяли нашу атавистическую предрасположенность к несчастью. И мы знали: ни за что на свете мы не допустим, чтобы эта цепь смертей прервалась, — в ней заключалась наша жизнь.
Где же сейчас мои драгоценности?
Нет, хватит.
Их больше нет. И меня больше нет.
Я позволила мистеру Бланкету подвезти меня до работы. Прокляла все на свете — водитель из него никудышный. Он убежден, что на короткой ноге с самим Богом. Они разговаривают друг с другом. Бог его снабжает рекомендациями и советами. Например, как-то дал ценные указания по поводу игры на бирже. Подумать только.
Я отправила телеграмму в «Steinway & Sohns» и сообщила об исчезновении Последнего.
Им явно что-то известно. Так что теперь жду ответа.
У Последнего точно с головой не все в порядке. Его же, как пить дать, уволят.
Но не из-за той ночи.
У Стивенсонов все прошло на ура. Их дочка почти перестала есть. Они от беспокойства с ума сходят и потихоньку начинают перекладывать вину друг на друга. Я их заверила, что игра на рояле — лучшее лекарство. Еще три месяца занятий.
10.51 вечера.
Сплю с включенным светом.
Гроза. Ненавижу грозы. Раскаты грома были такими сильными, что пришлось прервать урок. Мы подошли к окну. Шел град. В какой-то момент мне показалось, что я вижу Последнего, возвращающегося под громадным зонтом.
От «Steinway & Sohns» ни ответа, ни привета.
Нужно написать сестре, узнать, сколько у меня отложено денег. Но я не хочу. Не хочу вообще ничего делать в ближайшие дни.
Елизавета. Вывожу на бумаге свое имя. Это единственное, что меня не раздражает.
Елизавета.
Елизавета.
Елизавееееета.
Хоть бы ночью не было грозы.
Никаких новостей.
Последний. Куда же ты, придурок, подевался?
Здесь явно замешана эта чертова история с трассой. Быть может, он кого-нибудь встретил. Или решил отправиться за сокровищем.
Я вернулась в фургон и перерыла его вещи. Свои каракули он тоже забрал с собой.
А они могли бы пролить свет на случившееся.
Написала сестре письмо. Пока не знаю, отправлю или нет.
11.00 — Стивенсоны.
15.00 — Мак-Меллоу.
17.00 — Стэнфорды.
У Стэнфордов одно требование: никаких композиторов-евреев. Их дети этого играть не будут. Скарлатти был евреем? Мне-то откуда знать. Надо разыскать сочинения какого-нибудь еврея и разучивать тайком. Кошерная музыка, хе-хе.
По ним психушка плачет.
9.17 вечера.
Телефонограмма из «Steinway & Sohns». Последний уволился. Ко мне направляют кого-то другого. И спрашивают, не прихватил ли Последний с собой деньги фирмы. Или деловую документацию.
Последний, как же так? Мог быть черкнуть мне хоть строчку!
Ты мне ни строчки не черкнул, а я тебе посвятила значительную часть своего дневника. Последний, мне нравилось, как нежно ты прикасаешься к внутренностям рояля, словно опасаясь сделать им больно. Последний, мне нравились твои неоконченные истории. Последний, мне нравилось твое имя, нравилось, как ты спал. Последний, мне нравился твой тихий голос. Мне нравилось, что я тебе нравилась.
И мне очень жаль, что той ночью все так вышло.
Но что мы можем сделать, если
Farewell, [14] мой друг.
Сегодня, 27 мая 1923 года, я прекращаю вести этот дневник, потому что Последний больше никогда не вернется.
Елизавета Селлер, 21 год.
До тех пор, пока ты не вернешься.
14
Прощай (англ.).