Такая разная Блу
Шрифт:
— Я не представляю тебя с таким парнем, как Адам.
Я развернулась и ответила:
— Я тоже, Мейсон, но это уже моя проблема.
Глава 18
Неон
— Зачем ты поставила кресло на середину комнаты?
— Мне нравится сидеть под вентиляцией.
— Ты мерзнешь? Не стесняйся, если хочешь прибавить тепла. Эта квартира не очень-то им богата.
— Уилсон, я не мерзну. В Неваде Август.
— Тогда… почему кресло стоит посреди комнаты? — настойчиво повторил Уилсон.
— Мне нравится слушать, как вы играете по ночам, —
— Тебе нравится моя игра? — Уилсон выглядел шокированным.
— Конечно, — ответила я, пожав плечами так, словно в этом не было ничего особенного. — У вас хорошо выходит.
В данной ситуации слово «хорошо» было явным преуменьшением.
— Я все жду, когда вы исполните что-нибудь из Вилли, — поддразнила историка я.
Уилсон был ошарашен.
— Из Вилли?
— Да, из Вилли, — подтвердила я, стараясь не улыбаться. — Вилли Нельсон — один из величайших авторов песен всех времен.
— Что ж, — произнес Уилсон, почесывая затылок. — Полагаю, я не совсем знаком с его… творчеством.
Он был так сконфужен, что я не смогла сдержать себя и расхохоталась.
— Вилли Нельсон — ветеран кантри-музыки. Джимми любил его. Они даже были чем-то похожи. Только у Вилли кожа была темнее, и выглядел он не таким обтрепанным. А Джимми носил косу и бандану, но при этом у него было полное собрание альбомов Нельсона. Мы постоянно слушали его песни. — Я почувствовала, что больше не хочу смеяться, поэтому резко сменила тему.
— Есть одна композиция, которая мне особенно у вас нравится, — сообщила я.
— Неужели? Напой-ка.
— Я не умею петь, танцевать и читать стихи, Уилсон.
— Ну совсем чуть-чуть, чтобы я понял, о чем ты говоришь.
Я прочистила горло, закрыла глаза и сосредоточилась на мелодии. Она звучала в моей голове, струясь подобно речному потоку. Она была так прекрасна. Набравшись смелости, я воспроизвела несколько нот. Я чувствовала себя умиротворенно и приоткрыла один глаз, чтобы понять понял ли Уилсон, о чем я говорила.
Лицо Уилсона стало пунцово-красным, и все его тело сотрясалось от беззвучного смеха.
— Даже представить себе не могу, что за песню ты напеваешь, дорогая. Может быть, ты споешь еще несколько нот, пока я не пойму, о чем ты?
— Ну вы и… сволочь! — вскипела я, толкнув его, отчего Уилсон стал смеяться еще сильнее. — Я же говорила, что не умею петь. Сейчас же прекратите!
— Да нет же… ты прекрасно поешь, — прохрипел он, отворачиваясь.
В порыве ярости я принялась передвигать кресло с середины комнаты, показывая, что больше не намерена слушать его игру после того, как он смутил меня.
— Ну перестань, прости. Ну хочешь, я тоже сейчас что-нибудь напою, и ты сможешь отыграться? — Он снова установил кресло под вентиляцией. — Садись и подними ноги, — с этими словами, он мягко усадил меня в кресло, устроив мои ноги на подлокотнике. — Я придумал! Сейчас я схожу за виолончелью и сыграю что-нибудь специально для тебя.
— Мне это неинтересно, — соврала я. Одна только мысль о том, что он будет играть для меня, заставляла мое дыхание замирать и вызывала головокружение. К счастью, он не воспринял меня всерьез, рассмеялся и покинул апартаменты. Я слышала, как он поднялся по ступенькам
— Превосходно, — очевидно довольный результатом, Уилсон коснулся смычком упругих струн и приступил к поиску нужной мелодии. Наши взгляды встретились. — Когда услышишь ее, дай мне знать.
— Почему бы вам не играть так, как вы это обычно делаете? Я бы просто послушала. — Я перестала притворяться, что мне неинтересно.
— Ты хочешь, чтобы я просто поупражнялся в игре? — резко останавливаясь, уточнил он.
— Да. Просто делайте то, что делаете каждую ночь.
— Я практикуюсь каждую ночь не менее часа. — Его слова звучали как вызов, который я моментально приняла.
— Я знаю. — И это было правдой. — Только называйте названия композиций, которые исполняете, чтобы в следующий раз, когда я буду слушать вашу игру, я знала, что именно вы играете. Это было бы познавательно, — добавила я, зная, что его это развеселит. И развеселило. — Вы же знаете, я очень тянусь к знаниям.
— Да уж, знаю, девушка, которая-не-могла-дождаться-моих-уроков-чтобы-впитывать-в-себя-знания.
Если бы он только знал. Но Уилсон только ухмыльнулся и снова принялся за игру. Ему снова не помешала бы стрижка. Каштановые завитки волос падали ему на глаза, и он нетерпеливо отбрасывал их назад. Его голова была склонена к виолончели таким образом, словно инструмент был его лучшим другом и нашептывал ему на ухо какой-то секрет. Смычок ловко скользил по струнам, и Уилсон был полностью поглощён мелодией. Она была такой приятной и волнующей: низкие тона, смешивались с другими. Я едва сдерживала вздох восхищения. Музыка наполнила комнату и проникала в самое сердце, требуя, чтобы ее впустили.
— Тебе знакома эта мелодия? — спросил Уилсон, не отрываясь от игры.
— У Мэри был барашек?
— Все еще ерничаешь? — вздохнул историк, но улыбка все-таки коснулась его губ, и он закрыл глаза, продолжая играть. Я неотрывно следила за ним, поражаясь длине его ресниц и тому, как идет ему однодневная щетина. Выражение его лица было невероятно безмятежным. Казалось, он полностью отдался музыке, которую творил. Почему он стал моим другом? И есть ли на свете мужчины подобные ему? Мужчины, которые любят историю, носят с собой носовой платок и открывают двери перед девушками… даже такими, как я. Нет, я не знала никого, кто мог бы сравниться с ним. Я вновь вспомнила о Памеле и гадала, любит ли он ее.
— Это Брамс, — открыв глаза, сообщил Уилсон. Я кивнула, и он продолжил играть. Одна мелодия сменяла другую, и я тоже позволила себе закрыть глаза и обратиться в слух.
Я чувствовала мир во всем его спокойствии и гармонии. И тут я ощутила толчок. В недоумении я открыла глаза и уставилась на свой живот. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что случилось, и я ахнула.
— Уилсон! Уилсон, скорее сюда. Ребенок… танцует!
Историк оказался рядом быстрее, чем я успела договорить. Он опустился на колени, и я положила его руку на свой живот, чтобы он тоже смог ощутить толчки. Я чувствовала шевеление ребенка и раньше, но так еще ни разу.