Такое кино
Шрифт:
– Что за женщина, зверь! Покоя нет...
Однако, перебирая ногами, доковылял-таки до кресла. Он упал на постель прямо в одежде. Женя не стала больше его трогать, только накрыла пледом.
Она села возле спящего и задумалась, рассматривая его лицо. Когда не светят его ясные молодые глаза, Туринский кажется уставшим и пожившим ловеласом. Он красив и теперь с этой гривой седых волос, резкими морщинами сухого лица, внушительным носом и решительными губами. Жене тотчас вспомнилась ночь после юбилея, и она покраснела, как институтка.
Что за напасть? Я бегу от него, гоню от себя, а он все лезет и лезет в мою жизнь! Хотя, если уж совсем быть честной, я сама спровоцировала это, позвонив ему и пригласив на юбилей. Но кто же знал!
Однако когда Мордвинова ложилась спать, она отчего-то чувствовала себя необыкновенно счастливой. Саднящая пустота, от которой она безумно устала за последние годы, исчезла, мир вдруг наполнился и стал гармоничным. И ведь только от того, что этот сумасшедший режиссер спал в ее комнате!..
Наутро Женя проснулась с чувством, что ей приснился хороший теплый сон. Вспомнив все, она тотчас подскочила и посмотрела на кресло. Оно было сложено, стопка белья аккуратно пристроена на подлокотнике. Ушел... И слава Богу.
Женя направилась в ванную. Пока чистила зубы, стояла под душем, силилась не плакать. Ничего не произошло. Ну, занесло беднягу нечаянно по старому адресу. Выкинуть из головы и тотчас забыть. Однако в горле стоял ком, а сердце словно сжали тисками. Господи, как я его ненавижу!
Когда Женя вышла из ванной, Туринский хозяйничал на кухне.
– Что ты опять тут делаешь?
– воскликнула она от неожиданности, запахиваясь в банный халат.
Виктор Алексеевич покосился на ее оголенные коленки и невозмутимо произнес:
– Иди одевайся, соня, я жратвы принес, сейчас завтракать будем.
Нечего делать, она подчинилась. Поспешно приводя себя в порядок, подкрашиваясь и причесываясь, вдруг резко остановилась и решительно стерла помаду с губ. Что я делаю? Зачем? Хочу ему понравиться, что ли? Нечестно, постыдно. Он женат, и этим все сказано.
Уже без всякого энтузиазма Мордвинова облачилась в свою повседневную одежду: майку и шаровары. Пусть видит меня такой, нечего! Я ведь не всегда в вечерних нарядах щеголяю.
Она вышла на кухню, Туринский уже накрывал на стол. Он успел приготовить омлет с ветчиной и зеленью, настрогал салат из овощей, нарезал копченой колбасы и бекона. У Жени глаза на лоб полезли от такого изобилия. Режиссер по-хозяйски слазил в холодильник и достал оттуда бутылку водки.
– С утра?
– удивилась Женя. Она ждала, что вот-вот вернется Аня.
– Чуть-чуть, для аппетита!
– Туринский разлил водку по стопкам.
– Налетай.
Женя опять подчинилась, удивляясь самой себе. Они выпили и со вкусом закусили.
– Там я вам накидал кое-чего, - жуя колбасу, сказал Туринский, - а то сунулся в холодильник, а там мышь повесилась. Евгения Тимофеевна, что так бедно-то?
– А то!
– вскинулась тотчас Мордвинова.
– Денег нет, не заплатили за месяц работы и неизвестно, оплатят ли вообще.
– Ну, ты не журись, дам я тебе денег.
– Туринский снова разлил водку по стопкам.
– Еще чего!
– Женя выпила не поморщившись.
– У тебя я не возьму.
– А что так? Гордая, да?
Жене стало смешно, и она прыснула.
– Лучше расскажи, что это вчера было, - перевела она разговор.
– А что было?
– режиссер округлил глаза.
– Ничего не помню!
– Да как ты сюда попал, притворщик?
– хохотала Женя.
– Через дверь, надеюсь, - лукаво улыбнулся Туринский.
– Ну не помню я. Картину закончили, отмечали вчера с ребятами. Еще помню, как поехали к нашему оператору, там добавились. В общем, дальше провал. Но ты наворачивай, Женька, а то совсем что-то отощала, я смотрю.
– Ты мне зубы не заговаривай, Туринский. Как тебя на Потылиху занесло?
– допытывалась захмелевшая Женя.
– Веришь, понятия не имею. Видно, автопилот сработал.
– Через пятнадцать лет?
– Не занудствуй, Евгения Тимофеевна. Говорю тебе, не помню.
– Туринский слегка помрачнел.
– Давай еще по одной!
Женя не возражала. Ей сделалось подозрительно хорошо, а она ведь знала, что завтра наступит расплата. Плевать. Так не хотелось нарушать это состояние, столь зыбкое и в то же время такое знакомое, только немного подзабытое.
Они больше не пили, только говорили и говорили. Туринский рассказывал о новом фильме, о монтаже, о предстоящей озвучке, о том, что хотел бы он увидеть в итоге. И, конечно, не обошлось без любимой темы: каким должно быть искусство.
– Знаешь, Женька, ты права, - горячился режиссер.
– Я всегда доверял твоему чутью. Ты говоришь, что у меня пустые фильмы... Ну что ж... Я хотел создавать красоту, чтобы в каждом кадре - поэзия. Красивые лица актеров, крупные планы, психологизм. Но сейчас начал понимать, что мало, этого мало! Почитал тут "Мартиролог" Тарковского, его дневники. Он пишет, что искусство всегда религиозно, что истинная поэзия свойственна религиозным людям. Вот!
– Он стукнул кулаком по столу.
– Может, он хватил лишку, но в корне прав. Понимаешь теперь, почему нынешнее искусство в заднице?
Женя обдумала сказанное и изрекла:
– Пожалуй, в точку. Можно и так сформулировать. Вот этого мне не хватает в твоих фильмах: глубины, человечности, духовности, в общем...
Туринский посмотрел на нее просящее:
– Женька, давай вместе работать, а? Как раньше, помнишь?
– Я не работала с тобой, ты с кем-то меня путаешь, - ответила Мордвинова.
– Ну, не работала, помогала, - покладисто кивнул режиссер.
– Давала умные советы, критиковала, помогала писать сценарии. Помнишь, я про неформалов снимал, ты предложила пустить за кадром песню Талькова?