Такое короткое лето
Шрифт:
— Белье я принесла. Так что все в порядке.
— Спасибо, — произнесла Маша.
Ольга ушла, щелкнув дверным замком. Маша обняла меня за плечи и сказала:
— Иди прими душ, а я пока накрою на стол. Уже третий час, пора обедать.
Она проводила меня до дверей ванной и, показав рукой на стиральную машину, заметила:
— Вот чистое белье. Это я специально купила тебе. — Она стыдливо опустила глаза и отвернулась.
На стиральной машине лежали белые хлопчатобумажные плавки и такая же футболка с коротким рукавом. Она догадалась, что сменного белья в больнице у меня не было.
Никогда еще я не плескался под душем с таким удовольствием. Мне хотелось смыть с себя больничные запахи, отдающие лекарствами и человеческой немощью. Надо было кончать с болезнями и думать о жизни.
Я взял в руки белье, которое приготовила Маша, и представил, как она водила по нему утюгом, думая обо мне.
Натянув белье и брюки, я посмотрелся в зеркало и отметил, что выгляжу в общем-то неплохо. Футболка обтягивала тело и придавала фигуре спортивный вид. С лица исчезла бледность, расчесанные на пробор волосы делали его чуть интеллигентнее.
Я подмигнул себе и вышел.
Маша стояла с тарелкой в руке. Стол был уставлен закусками, над которыми стройной башенкой поднималась темная бутылка. Маша готовилась к нашей встрече. Услышав скрип двери, она повернулась в мою сторону и сказала с легкой растерянностью:
— Ну вот. А я еще не успела. — Поставила тарелку и добавила: — Садись, я сейчас.
Рядом со столом было только два стула, стоявших друг против друга. Я сел на тот, что стоял у стенки. Маша ушла на кухню и вернулась с двумя свечами. Протянула их мне и сказала:
— Зажги, вон спички.
Коробок со спичками лежал на краю стола. Я зажег свечи, поставив их в два маленьких блюдца. Маша задернула шторы и села за стол. Комната погрузилась в легкий полумрак. Желтое, подрагивающее пламя свечей отражалось на тарелках и Машином лице. Мне показалось, что я очутился в нереальном мире. Даже шум автомобилей, доносившийся с Шоссе Энтузиастов, казался далеким, как отзвук эха.
Маша сидела напротив, ее лицо было бледным и красивым. Глаза походили на два темных бездонных озера, в глубине которых светились звездочки. Это в зрачках отражалось пламя свечей. Я завороженно смотрел на нее. Она не отводила взгляда, дыша чуть приоткрытым ртом. При каждом ее выдохе пламя стоявшей рядом свечи подрагивало и по стене пробегали неясные тени. Правая рука Маши лежала на столе, я не выдержал и, нагнувшись над тарелками, накрыл ее ладонь своей ладонью, сказав:
— Спасибо тебе за все.
Она осторожно выпростала руку и произнесла:
— Открой вино, я хочу выпить за твое здоровье.
Маша протянула мне штопор. Я взял бутылку, поднес ее к лицу, чтобы прочитать название. Это было грузинское вино пиросмани. Я пробовал его всего один раз в жизни. Меня угощал им тбилисский знакомый Гога Лебанидзе. Он сказал, что это вино названо по имени грузинского художника Пиросманишвили. Но его производят так мало, что даже в Тбилиси купить бутылку очень трудно.
— Что ты его так разглядываешь? — настороженно спросила Маша.
— Потому что это вино — чрезвычайная редкость, — произнес я.
— Оно хорошее?
— Да.
Мы чокнулись.
— За тебя, — сказала Маша. — Не попадай больше в больницу.
— Постараюсь, — ответил я и поднес фужер к губам.
— Ты знаешь, — сказала Маша. — Когда я узнала, что ты попал в больницу, я так испугалась.
— Ты чудо, — сказал я. Мне было приятно, что на свете есть существо, которому небезразлична моя судьба.
— Правда-правда. — Маша посмотрела на меня бездонными глазами, в которых отражались колеблющиеся язычки пламени двух свечей.
— Спасибо, что навестила, — сказал я. — После твоего посещения появился стимул к жизни.
Маша взяла чашку с салатом, положила его сначала в мою, затем в свою тарелку.
— Правда-правда, — попытался я взять ее интонацию. — Ради чего живет мужчина? Ради того, чтобы быть рядом с женщиной. Вот я и стремился побыстрее попасть к тебе. — Я протянул руку к бутылке, чтобы наполнить фужеры.
— Не говори мне о мужчинах. — Маша встала и, сделав предупреждающий жест, вышла на кухню. Вернулась оттуда с другой бутылкой в руке. — Ты пей свое мужское вино, а я буду пить женское. Открой.
Она протянула бутылку. Это был молдавский рислинг.
— У тебя появился винный погреб? — спросил я.
— Просто захотелось хоть один раз в жизни ощутить себя беззаботным человеком. — На ее лице мелькнула почти детская улыбка. — Продавец сказал, что это вино очень хорошее.
Я открыл бутылку, наполнил Машин фужер.
— Еще раз за то, чтобы ты не болел. — Маша подняла фужер и задержала его в руке, ожидая, когда мы чокнемся.
— И чтобы ты была счастлива, — сказал я.
Мне хотелось прикоснуться к ней, но я не решился. В полутемной комнате она казалась таинственной.
— Тебе кто-нибудь говорил, что ты красивая? — спросил я, глядя в ее светящиеся в полумраке глаза.
— Много раз. — Маша потрогала кончиком пальца маленькое пятнышко на скатерти. — Слова ничего не стоят.
— А что тебя любят?
— И это говорили. Почему ты спрашиваешь?
— Чтобы сказать такие хорошие слова, которые тебе еще никто не говорил.
— Это невозможно. — Она улыбнулась краешком губ.
— Почему? — спросил я, взяв фужер за тонкую резную ножку.
— Потому, что еще две тысячи лет назад один мудрец сказал: «Все это было. И все это суета сует».
— Он был не прав. — Я поднес фужер к губам, чтобы ощутить аромат вина. — Может у кого-то и было. У нас с тобой — нет.
— Что ты хочешь этим сказать?