Такое короткое лето
Шрифт:
— Иди, ложись.
— А ты? — спросил я.
— Я сейчас умоюсь и тоже лягу, — ответила Маша.
Я встал, подошел к ней и попытался обнять за талию. Она отстранилась, упершись ладонью в мою грудь, затем приложила палец к моим губам и мягко сказала:
— Не надо. Не настраивай себя. Тебе нельзя волноваться.
— Я уже разволновался, — ответил я, отступая на полшага. — Успокоить можешь только ты.
— Иди, ложись, — сказала Маша и, плавно повернувшись, пошла в ванную.
Я снял брюки и футболку, задул пламя свечей и лег на кровать. Из ванны донесся плеск воды. Я лег на спину и уставился в потолок. Глаза быстро привыкли к темноте, я хорошо видел очертания люстры и верхнего угла шифоньера. Я ждал Машу, но она умывалась так же долго, как и собирала посуду. Уличная реклама, погасшая на некоторое время, вспыхнула снова и по стене у самого потолка побежали ее тусклые неровные блики. В ванной все так же шумел водопроводный кран. Мне казалось, что Маша умышленно оттягивает мгновение нашей близости. Она все время сохраняла дистанцию, словно боялась переступить порог ей же самой открытой двери. А может это было потому, что я не проявлял должной настойчивости?
Водопроводный кран замолк, дверь ванны открылась и на пороге, освещенная сзади электрическим светом, появилась Маша. Она была в длинной ночной рубашке с коротким рукавом, ее темные волосы рассыпались по плечам. Маша протянула к стене руку, выключила свет и, неслышно ступая босыми ногами, направилась в мою сторону. Я торопливо подвинулся к стенке, освобождая ей место, но она прошла мимо и начала расправлять вторую кровать.
— Ты разве не придешь ко мне? — растерянно спросил я.
— Я же сказала, тебе нельзя волноваться, — ответила она, сворачивая покрывало.
Постояла несколько мгновений, прижимая его к груди, затем положила на стул, подошла ко мне и, торопливо поцеловав в щеку, сказала шепотом:
— Спокойной ночи.
Я поймал ее за руку и потянул к себе. Она уперлась, словно застывшее изваяние, и жалобно произнесла:
— Отпусти. Иначе заплачу.
— Что с тобой, Маша? — спросил я, ошеломленный не столько ее словами, сколько их тоном.
Она молча высвободила руку и пошла к своей кровати. Откинула одеяло, нырнула под него и, тяжело вздохнув, вытянулась на постели.
— Спокойной ночи, — сказал я, пытаясь сгладить неловкую паузу.
— Спокойной ночи, — ответила Маша, закинув руку за голову.
На светлом фоне окна четко обозначился ее локоть. Я долго смотрел на очертания ее руки, казавшейся мне необычайно изящной, и меня разбирала злость. Зачем она позвала к себе, если сейчас мы оказались на разных кроватях? Я вспомнил ее, когда она появилась в больничной палате, и мне казалось, что в то время я был для нее самым близким человеком. А сейчас в одной комнате со мной находилась другая женщина, чужая и недоступная. Почему вдруг такая перемена? Может быть я, сам того не заметив, допустил какую-то бестактность?
Я стал перебирать в памяти каждый свой шаг, начиная с того момента, когда Маша с Валерой приехали за мной в больницу. Ничего некорректного и уж, тем более отталкивающего, в своем поведении я не нашел.
Реклама на Шоссе Энтузиастов погасла, комната погрузилась в плотный сумрак. Я решил не думать больше о Маше. Завтра утром попьем на прощанье чаю и я отправлюсь на Алтай. Хватит искать приключений. На этот раз их у меня в Москве оказалось более, чем достаточно. Я повернулся на бок, решив во что бы то ни стало уснуть. Кровать скрипнула, а одеяло зашуршало, когда я стал натягивать его на себя.
— Иван, ты не спишь? — раздался от окна голос, от которого у меня дрогнуло сердце.
— Нет, — сказал я. — А что?
— Иди ко мне, — Маша заскрипела кроватью, отодвигаясь к стене.
Меня обдало жаром. Одним движением я соскочил с постели и очутился у нее. Залез под одеяло, обнял за талию, прижал к себе. Она доверчиво прильнула к моей груди, уткнулась лицом в шею. Я ощутил на коже ее горячие губы. Поцелуй был осторожным, словно она боялась, что ее услышат. Я поцеловал ее в голову, в губы, в небольшую упругую грудь. Она не отстранялась. Я повернул ее на спину и начал целовать, не сдерживая себя. Маша обняла меня и стала искать губами мои губы…
Когда я откинулся на подушку, она положила ладонь мне на грудь и сказала:
— Ты извини, что я вела себя так. — Маша вздохнула и выписала пальцем завитушку на моей груди. — Я не могла решиться. Ты у меня первый после мужа.
— А где он? — спросил я.
— Разбился. Он летал на СУ-24.
— Давно?
— Три года назад.
— Извини, не знал, — сказал я.
— У меня, наверно, судьба такая. Если что-то найду, обязательно потеряю. — Она снова провела пальцем по моей груди и спросила: — Зачем тебе лететь на Алтай? Разве нельзя остаться в Москве?
— Я же не собираюсь улетать завтра.
— Я не хочу, чтобы ты вообще когда-нибудь улетал. Я так долго ждала тебя, что теперь боюсь расстаться даже на час.
— Ты меня ждала? — удивился я. — Это я нашел тебя. И то только благодаря Гене. Он уговорил Валеру поехать к вам.
— Все так и есть, милый. Я тебя ждала и ты ко мне пришел.
Я знала, что так будет. Потому, что никто другой, кроме тебя, мне не нужен.
— А откуда ты знала, что это буду я?
— Это знала не я. Знала моя душа. Как только ты появился в этой комнате, во мне что-то дрогнуло. Глубоко-глубоко. В самом сердце. У меня даже руки опустились, как плети. Меня словно всю лишили воли. Если бы ты тогда подошел ко мне, взял на руки, ты бы мог отнести меня куда угодно и делать со мной все, что тебе вздумалось. Я бы не сказала ни слова. Я была в полном оцепенении. Я не знала, что так бывает с людьми. Это потому, что я долго ждала тебя.
Последние слова Маша говорила дрожащим голосом. Она прислонилась щекой к моему лицу и я почувствовал на ее ресницах влагу. Маша плакала.
— Обещай мне, что никогда не уедешь.
— Обещаю. — Я провел ладонью по ее волосам, они словно шелк заструились между пальцами.
— Нет, ты так не обещай. — Маша наклонилась надо мной, глядя в глаза. Я почувствовал на лице ее дыхание. — Ты поклянись.
— Клянусь, — сказал я, целуя ее в губы.
Маша положила голову мне на грудь, обняла за плечо. Мне было удивительно хорошо с ней. Ее волосы источали легкий запах нежных духов, а от кожи исходил тонкий, непередаваемый аромат чистого и здорового женского тела. Я был в состоянии полного блаженства. Ни один мужчина не объяснит, почему его нестерпимо тянет к одной женщине и он совершенно равнодушен к другой, внешне более привлекательной. Может быть какую-то роль играют запахи, которые мы иногда даже не ощущаем? Может быть мы не такие уж цивилизованные, какими иногда изображаем себя? Я положил руку Маше на спину, она подняла голову, наши губы встретились, я поцеловал ее.
— Скажи мне еще что-нибудь, — попросила Маша.
— Ты самая красивая, — произнес я. — Ты просто чудо.
— Мне так хорошо с тобой, — сказала Маша. — Я не хочу, чтобы ты улетал.
— Я же тебе поклялся.
— Но ты же все равно улетишь.
— Без этого не обойтись.
— Да, милый. — Она потрогала ладонью мою щеку. — Я буду скучать страшно-страшно.
— Как можно скучать страшно-страшно? — спросил я.
— Это когда приходишь домой с работы и весь вечер и всю ночь сидишь совершенно одна.