Такое короткое лето
Шрифт:
— Но у тебя настроение творческое, а я стихи давно забросил.
— Последняя вещь написалась сама собой, — сказал я. — Я к ней не готовился. Просто взяла и выплеснулась на бумагу, как будто ждала момента.
— Да… — Валера положил редиску рядом с бутылкой недопитого нами вина. — А я пять лет назад докторскую защитил. Сейчас имею свою клинику.
— Горжусь, что у меня такие друзья, — совершенно искренне сказал я.
— Да ладно тебе, — сморщился Валера. — Нашел чем гордиться.
— Нет, я абсолютно серьезно. У меня бы не хватило мозгов стать доктором.
— Ты лучше расскажи, как писателей лечишь, — попросил Гена.
— А чего рассказывать. Пломбировал как-то зубы Солоухину, а потом Евтушенке.
— Вот про них и расскажи, — настаивал Гена.
Валера ухмыльнулся, достал носовой платок, вытер им редиску, откусил маленький кусочек, пожевал его на передних зубах.
— Пломбу ведь в раз не поставишь. Сначала надо подготовить дупло, успокоить нерв, а на второй заход уже ставить пломбу. И вот когда пришел ко мне на второй прием Солоухин, в руках у него была сумочка. Он ее открыл и поставил на стол банку рыжиков. Я поднял руки кверху и категорически заявил: «Никаких подарков от своих пациентов не беру». А Солоухин спокойно, негромким таким баском говорит с ударением на «о»: «Нет уж возьмите, Валерий Александрович, а то я у вас пломбу ставить не буду. К другому врачу пойду.
Я эти рыжики у себя на Владимирщине собственноручно собирал». Мне ничего не оставалось, как взять. «Спасибо, говорю, Владимир Алексеевич, но в следующий раз приходите без подарков. Я вас за книги, не за грибы люблю». Банку эту до сих пор держу в книжном шкафу. Может музею какому пригодится.
— И на этом закончилось? — спросил я.
— Почему? Еще раз приходил лечить зубы. И снова принес грибы. На этот раз белые.
— А Евтушенко?
— Вот ведь какие разные люди, — сказал Валера, словно до сих пор не мог скрыть удивления. — Солоухина лечил, у того ни один мускул не дрогнул. А к Евтушенке подступиться было страшно — весь на нервах. То ли от природы такой, то ли сам себя издергал. Так и ушел молча. Только глазами на меня зыркнул, словно запомнить лучше хотел.
— Сейчас живет в Нью-Йорке, ест американскую колбасу, — сказал я.
— Его с этой колбасы когда-нибудь прохватит, — заметил Гена.
— Да нет, — сказал Валера, наклоняясь к сумке. — У него великолепная приспособляемость. Он переварит, что угодно.
Валера достал завернутое в пакет мясо и обратился к Гене:
— Где у тебя специи?
— Ну вот видишь, — сказал я. — Это же хороший сюжет для рассказа. Напиши.
— Дарю его тебе. — Валера улыбнулся и торопливо, словно боясь, что я откажусь, добавил: — Нет, нет, на самом деле.
Затем он вытряхнул мясо из пакета на стол, нарезал его поперек волокон не очень толстыми пластиками, посыпал сверху специями и положил несколько пластиков на решетку над мангалом. Мясо зашипело, от мангала потянуло приятным ароматом.
— На востоке мясо всегда готовит мужчина, — сказал Валера, приподняв длинной двухрожковой вилкой один пластик и посмотрев, не начал ли он пригорать.
— Восток для меня загадка, — сказал я. — Я никогда не был на Востоке.
— Запад есть Запад, Восток есть Восток и никогда им не быть вместе, — процитировал Валера Редьярда Киплинга, переворачивая мясо.
Из дома вышел Андрей, потянул носом ароматный запах и спросил, обращаясь к отцу:
— Можно и нам перекусить?
— Зови, — Гена кивнул в сторону открытой двери.
Андрей направился за подружкой, а Валера стал складывать на специальную дощечку первые подрумянившиеся куски мяса. Гена между тем нарезал хлеб, достал из сумки огурцы и помидоры, два пучка невесть откуда оказавшейся в Москве черемши.
— Прямо пир какой-то, — сказал я, вытягивая из пучка черемшину.
— Старик, когда мы виделись последний раз? — обратился ко мне Валера.
— Лет пятнадцать назад, — ответил я. — Кстати, когда ты возьмешься за стихи?
— Наверное, никогда, — Валера пожал плечами и я увидел в его глазах печаль.
Гена разлил в стаканы вино, поднял свой и сказал:
— За тебя, Иван. Если бы не ты, мы с Валеркой не выбрались бы на природу еще сто лет. И за процветание земли сибирской. Мы все вышли оттуда.
Мясо оказалось сочным и нежным на вкус. Я сказал об этом Валере.
— Я же говорю, что мясо должны готовить мужчины, — заметил он. — Ввязалась бы в это дело баба, обязательно испортила бы.
— Женщина — украшение нашей жизни, — сказал я.
В это время за соседней оградой раздался звонкий смех. Мы с удивлением развернулись, подумав, что смеются над нами. Оказалось, ошиблись. Яркая молодая женщина, похожая на Аксинью из «Тихого Дона», подоткнув края юбки за пояс, гонялась за шустрым пушистым котенком, который перескакивал с грядки на грядку. Пока она огибала их, он убегал еще дальше.
— Я тебе! — грозилась хозяйка, но было видно, что погоня веселила ее.
Мы многозначительно переглянулись. У соседки были длинные, стройные загорелые ноги и открытое лицо с искренней, радостной улыбкой. Дольше всех взгляд на ней задержал Валера.
— Да, — сказал я, покачав головой. — Еще какое украшение…
— Но к такому блюду ее подпускать все равно нельзя, — настойчиво повторил Валера.
В двери дома показались Андрей с подружкой. Она нерешительно остановилась у порога, но Андрей взял ее за руку и потянул за собой. Девушка была в джинсах и голубой футболке с коротким рукавом. На Андрее — клетчатая рубашка, в которой мы видели его подружку, когда она потягивалась на пороге. Гена уже отмяк и, улыбнувшись, поманил ее рукой:
— Иди, иди сюда, мы тебя не съедим.
Девушка оказалась красивой. Ее шелковистые пепельные волосы были стянуты на затылке в узел, придавая лицу серьезность. Строгие светло-карие глаза смотрели на нас с пытливой настороженностью. Сочные ярко-красные губы были чуть приоткрыты. Футболка плотно обтягивала тонкую гибкую фигуру. Мы невольно засмотрелись на девушку и это еще больше смутило ее. Она подошла, не отпуская руки Андрея.
— Надо познакомиться, — предложил Гена, глядя в ее настороженные глаза. — Как зовут меня, ты наверняка знаешь. А это мои друзья Иван Васильевич и Валерий Александрович.