Такова спортивная жизнь
Шрифт:
Теперь я жил дома, и отец ходил на все последние матчи сезона в городе и даже, как прежде Джонсон, ездил на важные встречи в другие места, стараясь ради меня увлечься регби. Но эта цель по самой своей сути была недостижима.
А мне общества Мориса не хватало больше, чем я готов был признаться самому себе. Я позволял ему портить мою игру отчасти потому, что мне уже казалось, будто я и правда в чем-то пород ним виноват, а отчасти потому, что я вообще больше не хотел играть. Я заметил, что теперь, когда я был не в форме, со мной стало разговаривать гораздо больше людей, чем
Морис не пригласил меня на бракосочетание, которое состоялось в регистратуре муниципалитета в первую субботу после окончания сезона. На церемонии присутствовали Фрэнк и почти вся команда вместе с Джорджем Уэйдом. Слоумер прислал телеграмму и какой-то подарок, а Уивер устроил огромный прием. Все это мне рассказал Фрэнк, с которым во время мертвого сезона меня постоянно тянуло видеться. За время последних матчей я вообще утратил интерес к чему бы то ни было. И просто плыл, куда меня гнал ветер.
И Джудит и Морис пытались делать вид, будто все произошло самым естественным образом, но Морис не был уверен, что их жизнь действительно наладится. Никто не верил, что он женился по доброй воле. Однако когда он ушел работать в чертежное бюро, которое организовал мистер Паркс, отец Джудит, дело приняло другую окраску. Я не жалел, что он ушел с завода.
Все лето, живя дома, работая на заводе, я чувствовал, что медленно возвращаюсь на ту ступень, на которой находился, когда познакомился с Джонсоном. Может быть, именно по этой причине я не желал его видеть даже издалека.
Как-то моя мать спросила, пытаясь разобраться в моем состоянии:
— Вот теперь, когда ты все больше один, кого тебе особенно не хватает?
— Мориса, — сказал я ей.
— Вы что же, были большими друзьями?
— Мне так казалось.
— Почему бы тебе не навестить их с Джудит? — предложила она. — У нее, наверное, срок уже подходит?
— Поэтому я к ним и не иду. Морис считает, что я один из тех, кто вынудил его жениться.
— Но ведь в конце-то концов он сам всему причина. Ты же рассказывал мне, что уговорил его Уивер.
Мне надоела эта тема.
— Да, — сказал я.
— Тебя ведь это очень удивило, верно?
— Меня удивили ее родители. Они люди верующие. И меня удивило, как они отнеслись к тому, что все обошлось без церкви.
— Ну, я представляю, что они должны были чувствовать, — сказала она многозначительно. — Вера и религия — вот как у них — помогает смиряться с такими поражениями и даже превращать их в победы.
— Хотел бы я знать, как на это смотрит миссис Хэммонд. Она, по-моему, ни во что не верит.
— А Джудит верующая? — спросила она.
— Нет, по-моему. Во всяком случае, она не так религиозна, как ее родители. А Морис скоро излечит ее от остатков веры.
Она рассеянно кивнула, словно соглашаясь, хотя, возможно, увидела все наоборот: торжество остатков добродетели Джудит.
— С тех пор как я вернулся домой, — сказал я, — я часто думаю, каким образом, прожив целую жизнь, ты все еще видишь мир только черным и белым, хотя уже давно должна была бы убедиться, что этого никогда не бывает.
— Понимаешь ты или не понимаешь, — ответила она, — это еще не значит, что такого разделения не существует. Для меня есть только либо хорошее, либо дурное. Иначе и быть не может. Как вообще жить, если не замечать этой разницы?
— Но ведь у тебя получается, что она во всем плохая. А это неправда. В ней есть хорошее. Только у этого хорошего нет возможности проявиться…
— Ты не можешь требовать, чтобы я чувствовала как миссис Хэммонд…
— И это все, что ты скажешь?
— Не вижу, как я могу взглянуть на это по-другому. То, что она с тобой сделала… то, как ты себя вел… ничего хорошего я тут не увижу, хоть буду целый день смотреть, — она задумалась, а потом неожиданно добавила: — Если смерть отнимет у тебя кого-нибудь, кого ты любишь, это же все-таки легче, чем убедиться, что на самом деле тебя вовсе не любят, хотя ты в это верил, так ведь? Вот что я подразумеваю, когда говорю, что миссис Хэммонд для тебя не годится. Она словно вчерашние остатки. Вы никогда не были бы счастливы.
Такие разговоры завязывались у нас часто. Я вовсе не хотел хвалить ей миссис Хэммонд. А потом мне оставалось только молча беситься. Но бывали минуты и похуже, когда я сидел в кресле, а она проходила мимо, и мне вдруг казалось, что это миссис Хэммонд, и я протягивал руку, чтобы коснуться ее. Меня трясло при этой мысли. Я отдергивал руку, как ужаленный электричеством, кроме одного раза, когда я дотронулся до ее бедра и сделал вид, что потягиваюсь. Но она поняла, в чем дело. Рана открылась и кровоточила.
Чтобы смягчить это напряжение, как-то вечером в субботу я нехотя отправился повидать Мориса и Джудит. Я с самого начала знал, что еду к ним, но повернул в противоположную сторону, а потом кружил по улицам, пока будто случайно не оказался в их конце города. Они занимали половину коттеджа на полпути между Примстоуном и замком Колсби, прямо напротив Сэндвуда, от которого их отделяла вся долина. Позже я узнал, что тут не обошлось без Уивера — дом этот не принадлежал клубу. Совсем еще новый, построенный после войны — окно-фонарь на фасаде и небольшая веранда. Сад уже разросся, и за воротами виднелась подъездная дорожка из потрескавшегося бетона. В этом районе обычно селились не слишком обеспеченные люди интеллигентных профессий: женатые бездетные учителя и дипломированные бухгалтеры без особенно большой практики.
У ворот я дал полный газ на холостом ходу — мотор взревел так, что у них должно было хватить времени запереть дверь и забаррикадировать окна. Я позвонил у парадной двери, рассчитывая, что их нет дома. Человек в соседнем саду перестал подстригать газон и уставился на меня. В доме послышались бегущие шаги, и дверь распахнулась.
Джудит онемела от удивления и густо покраснела.
— Привет, Тарзан! — сказала она после того, как я что-то промямлил. — Заходите же! Такой сюрприз, что вы сюда явились. Извините, что я не взвизгнула.