Такова спортивная жизнь
Шрифт:
— Мистер Джонсон проводил меня до дома, — сказал я, сам не зная зачем. — Мы только что вернулись с матча. Это миссис Хэммонд, — сообщил я ему.
Они что-то пробормотали друг другу. Джонсон остался стоять около своего стула.
— У нас почти ничего нет к чаю, — сказала она.
— Не стоит этим хвастаться, — ответил я. — А то мистер Джонсон подумает, что мы бедняки.
Казалось, она вот-вот заплачет или начнет ругаться. Она больше ничего не сознавала. Я помог ей вынуть покупки из сумки. Я понял, что не
— Я ходила по магазинам, — сказала она, — ужасная погода.
— Да, да, — подтвердил Джонсон. — Туман и дождь.
Она хлопотала у стола, очень довольная, что я ей помогаю и что Джонсон это видит. Она налила воды в чайник. Дети все еще стояли около двери. Они чувствовали, что мать сердится, и хмуро поглядывали на Джонсона.
— Садись-ка, — сказал я ему. Он опустился на стул и, выпрямившись, настороженно следил за каждым моим движением.
— Как прошел матч? — спросила миссис Хэммонд. — Вы выиграли?
Она не притворялась равнодушной, ей в самом деле это было совершенно неинтересно. Я что-то ответил, но тут Джонсон почти закричал:
— Он играл лучше всех, миссис!
— Правда? — На мгновение ее взгляд остановился на мне. — На сколько же они подписали с ним контракт?
— Это так быстро не делается. Ему нужно сыграть еще три матча, прежде чем они примут решение.
— А я думала, раз уж он так хорош, — вспылила она, задетая его вмешательством, — они подпишут контракт тут же.
— О нет, — важничал Джонсон. — Видите ли, они должны принять меры предосторожности, ведь речь идет о немалых деньгах!
— Значит, он должен еще три раза играть задаром?
— Не задаром. Он получает тридцать шиллингов — столько, сколько платят любителям. Это делается из предосторожности.
— Замечательно, — сказала она. — Тридцать шиллингов!
— Это не имеет значения, — ответил Джонсон. — После четырех матчей вроде сегодняшнего он сможет потребовать, сколько захочет. Им будет невыгодно ему отказывать, миссис Хэммонд. Верно, Артур?
— Не знаю.
— Конечно, мистер Джонсон, ему-то уж они не откажут.
— Да, — подтвердил Джонсон со слезящимися от жара глазами, — он пойдет далеко.
— А вы будете этому очень рады, — сказала она еще более ядовито и посмотрела на Джонсона даже с удивлением.
Мы уже вышли на улицу, и тут Джонсон вдруг тронул меня за руку и прошептал:
— Я забыл тебе сказать. Там сегодня был Слоумер.
Я отдернул руку.
— Почему ты мне раньше не сказал?
— Забыл. Он ушел, не дождавшись конца. Он редко бывает на матчах дублеров.
— Ну и как он?
Джонсон улыбнулся.
— Почем я знаю. Он ведь со мной не разговаривал.
— А
— Позади меня. На несколько рядов выше.
Джонсон вдруг пожалел, что заговорил о Слоумере.
— Ты сейчас куда собираешься, Артур? — спросил он и с раздражением заглянул в освещенный коридор за моей спиной. — Давай пойдем куда-нибудь. Можно зайти в «Короля».
— Я устал.
— Мы доберемся туда в одну минуту. Можно доехать на автобусе.
Я посторонился, и свет упал на его маленькое встревоженное лицо — застывшую в темноте маску обиды. Сзади в коридоре я услышал шаги миссис Хэммонд.
— Может быть, я приду завтра. Поближе к обеду, — сказал я и отступил назад, за дверь. — Тогда и увидимся, папаша.
— Ты не сердишься, что я тебе помогаю? Не сердишься, Артур?
— Чего это ты вдруг? — Его лицо исчезло, вместо него появился потертый верх его кепки, такой потертый и сплющенный, что казалось, будто Джонсон цеплялся за все потолки. — Знаешь… я надеялся, что ты не подумаешь, будто я навязываюсь, вмешиваюсь… — говорило его скрывшееся лицо.
— Нет… — начал я неуверенно.
— Потому что я просто хочу помочь тебе, понимаешь? Раз я могу помочь, так и правильно будет, если…
— Ну да. Верно, папаша.
— Ты не сердишься?
— Нет, — сказал я с сердцем. — Не понимаю, о чем ты говоришь. Так, значит, до завтра.
— До завтра, — повторил он. — В одиннадцать.
— Спасибо за все.
— Не за что, Артур. В любое время. В любое время, когда понадобится.
Он стоял и ждал, чтобы я закрыл дверь.
Миссис Хэммонд убиралась на кухне. Я долго потом помнил особенное выражение, которое было тогда у нее на лице.
— Раз огонь горит так сильно, не стоит зажигать свет, — сказала она.
— Я хочу только отдохнуть, — ответил я. — Мне все равно.
Я сидел около камина и молчал.
— Почему вы не идете в свою комнату, если устали? — спросила она, увидев, что я достаю «Кровь на брезенте»: голос у нее был какой-то сдавленный. По ее лицу и фигуре пробегали отсветы огня.
— Там не отдохнешь. А спать мне не хочется.
— Разве вы не собираетесь выйти? Я думала, вы захотите насладиться своей славой.
Я глубоко вздохнул, чтобы показать, как сильно я устал.
— Тогда можете немножко мне помочь.
— Ладно.
Тэд Уильямс рассказывал своей красотке о матче. Она гладила его волосы, хвалила, и он чувствовал, что стоило все это вытерпеть ради нее. Он морщился от боли, но оставался твердокаменным.
— Что надо сделать?
— Можете вымыть посуду. Сегодня столько дел набралось. И то и это. — Она говорила без всякого выражения, вернее, с одним и тем же тупым выражением, как будто подавляла мучительную внутреннюю боль.