Такова спортивная жизнь
Шрифт:
— Простите, что так поздно, — сказал я.
— Ничего.
— Вот и хорошо, что ничего.
Она была в пальто, накинутом на ночную рубашку, и терла руки от холода.
— Вы пьяны, — она говорила спокойно и остановилась там, где ступеньки уходили в темноту.
— Разве вы не хотите спросить меня, как прошел матч в Бэттли?
— Вы до сих пор играли?
— Как сказать? Мы поздно вернулись назад. Я ходил на танцы вместе с другими ребятами.
— Я не знала, что вы так любите танцевать.
— А я не люблю. Не очень люблю. Просто иногда мы заходим в «Мекку».
— И вам там нравится?
— Ничего.
Я старался говорить равнодушно. И так уже
— Вы пьяны! — сказала она. — Вы явились сюда пьяным!
— Ну и что? Вы же мне не мать и не… и вообще никто. Чего вы на меня рычите? А я вот хочу называть вас солнышком… Валерия.
Она уже начала подниматься по лестнице. Но тут обернулась, как будто не расслышала, что я сказал.
— Солнышко, — повторил я и рыгнул.
Она метнулась вверх, и я услышал, как захлопнулась ее дверь.
Джонсон ждал в туннеле рядом с раздевалкой, так что мне некуда было деться. Весь вечер он простоял у боковой линии: следил за тренировкой и, как всегда, ободряюще махал мне рукой.
— Это что, твой отец или дядя? — спросил один из игроков, с которым мы вместе уходили с поля.
— Нет. Просто он мне устроил здесь пробу.
— Старые соседи? Хорошо, что удалось. — Он подмигнул, хлопнул меня по плечу и ушел, жуя резинку.
— Ты был сегодня в хорошей форме, Артур, — сказал Джонсон. — Как ты себя чувствуешь после той субботы? — Он вглядывался мне в лицо, чтобы угадать, в каком я настроении.
— Ничего, привыкаю, — сказал я и почувствовал, что стараюсь его ободрить.
— Это правильно, сынок, это правильно. — Он всеми силами пытался уловить хоть подобие дружеской ноты в моем голосе. — Главное — заниматься регулярно, в этом все дело. Тренироваться и опять тренироваться. Тут уж, Артур, не переборщишь. Понимаешь? Иначе ничего не добьешься. А так все пойдет как по маслу. — Теперь он обшаривал меня взглядом, боясь пропустить какую-нибудь перемену, которая могла произойти, пока мы не виделись. — Много хороших игроков погубили себя… по-настоящему погубили, потому что им лень было тренироваться. Понимаешь? Раза два подряд сыграют с блеском и уже решают, что тренировки им не нужны. Некоторым это ударяет в голову. Расхаживают с таким видом, будто они бог знает что такое… — Он все уговаривал меня и уговаривал, а его старое усталое тело дергалось и подпрыгивало из-за того, что он силился не отстать, пока мы шли к автобусу. — Я все думал, почему бы нам не зайти к тебе, — сказал он достаточно громко, чтобы его услышал другой игрок, жевавший резинку. — Мы можем захватить рыбы и жареного картофеля. Твоей миссис Хэммонд ни о чем не надо будет беспокоиться. Я буду рад еще раз с ней повидаться.
Я посмотрел на него, не понимая, с чего это ему захотелось еще раз с ней повидаться. Она-то зачем ему понадобилась?
— Сегодня она занята, папаша. И последнее время она обижается, если приносишь что-нибудь, не предупредив. Она любит, чтобы ей говорили заранее.
— Мы же не доставим ей никаких хлопот. Посидим все вместе. Устроим маленькую вечеринку. Захватим пива и немножко портера. Она ведь пьет портер? Пьет?
— Как-нибудь в другой раз. Она сейчас очень нервничает. И всю ту неделю нервничала. Давай как-нибудь в другой раз.
Я сказал это очень решительно, но, когда мы сели на десятый автобус, он, как маленький, начал снова:
— Не понимаю, что тут плохого.
— Что тебе вдруг так приспичило? — спросил я.
— Приспичило? Мы ведь теперь с тобой как-то связаны. А мне показалось, что в тот раз я ей не понравился. — Он посмотрел на меня, надеясь услышать правду.
— Она просто не очень любит, когда в дом приходят люди, вот и все.
— Все-таки я ей не понравился.
— Не в том дело. Это все из-за камина. Угля мы много потратили, черт бы его побрал. А может, еще что-нибудь. Она очень обидчивая.
Перед мостом автобус проехал несколько улиц с приземистыми одноэтажными домишками. Черные хибарки стояли, кое-как приткнутые к земле высокими дымоходными трубами. На берегу лежала баржа — глупое ленивое животное, широко разинувшее пустую пасть трюма, и ребятишки съезжали вниз по палубе, как с горы. У угольной пристани стояли два самосвала, дожидаясь утра. Городские огни один за другим тонули в реке, сливаясь в тонкую дрожащую струйку.
— Тебе нравится там жить? — спросил Джонсон.
— Нравится? Мне все равно. Да и дешево. А что?
— Мне, знаешь, показалось, что она… ну, странная, что ли. На лице такое выражение, словно она не в себе. Что это за башмаки стояли у камина? Не твои? Нет?
— Это башмаки ее мужа. Из-за этого она и не в себе. Его не так давно убило на заводе Уивера.
Но Джонсону все было мало. Он что-то говорил, как ее жалко. Только это еще больше сбило его с толку. Он уже совсем не понимал, почему я живу у миссис Хэммонд. Честно говоря, я тоже. Я просидел с ним час в «Короле Вильгельме».
В четверг во время вечерней тренировки мне сказали, что в субботу Джордж Уэйд не поедет с основным составом в Уэйкфилд, а придет посмотреть дублеров. Я почему-то решил, что он хочет посмотреть меня, хотя в нашей команде испытательный срок проходили еще четверо. Перед матчем в раздевалке я бросался на помощь всем и каждому. Одних мазал вазелином, другим помогал надевать наплечники и боксировал по углам со всеми желающими. Все понимали, чего я добиваюсь. И в первый раз была хорошая погода.
Я услышал в репродукторе свое имя и потом рев толпы — на ноле вышла приезжая команда. Дикки, наш тренер, давал последние наставления, мы построились и двинулись к туннелю. Передние перешли на бег. Бутсы дробно застучали по бетону, потом звук утратил четкость и вдруг совсем оборвался на земляной дорожке у выхода из туннеля.
Темнота осталась позади. На мгновение все зажмурились от света и людского рева. Оказавшись на поле, я как будто стал больше. Все время, пока мы быстро, с важным видом, бежали к середине поля и строились в круг, в репродукторах гремел «Марш гладиаторов». Когда капитаны бросили жребий, марш сменился пронзительным ревом фанфар.
Команды разбежались в противоположные стороны, игроки встали по своим местам и стояли неподвижно — красные и синие на тускло-коричневых и грязно-зеленых лоскутах поля. Все, замерев, ждали свистка. Вот он раздался. Мяч взлетел в воздух.
Прошло пятнадцать минут первого тайма, а я ни разу даже не коснулся мяча. Я совсем измотался и запыхался. Только к концу тайма я понял, что мне не дает мяча моя собственная команда.
Я решил, что это подстроил Тэфф Гоуэр, наш центр — тихоня, доживающий последние дни в команде дублеров. Когда мяч летел на меня, где-нибудь рядом вдруг мелькало покрытое шрамами беззубое лицо Гоуэра, его короткая кривоногая фигура, и будто случайно он направлял мяч в другую сторону. Я догадывался, что он должен меня недолюбливать. Я, кажется, перебежал дорогу какому-то его дружку и лишил его приработка. До всего этого мне не было никакого дела. Я видел только одно: все мои надежды сейчас рушатся. Когда мы в следующий раз встали, согнувшись пополам, чтобы разыграть схватку, Гоуэр оказался немного впереди меня.