Такова спортивная жизнь
Шрифт:
— Неужели нельзя отменить этот матч? — заговорил кто-то. — Каждый год одна и та же история. Сначала тебя как следует заморозят, а потом оторвут голову. Как будто в морг являешься.
— Уж ты-то, покойник, наверняка это знаешь, — сказал Дикки. Язык у Дикки подвешен как надо.
— Я бы отдал им премию за выигрыш, только бы не приходить сюда.
— Услышал, наверно, призывный глас с небес.
— Ты, приятель, сначала поезди сюда столько годков, сколько я, а потом…
— Что же ты не играешь в основном составе?
— Вот, черт возьми, младенец. Отвяжись!
Дикки
Игра началась со свалки и никак не ладилась. У меня все шло ничего, но хавбекам, несмотря на их доспехи, доставалось так, что я не стал бы за те же деньги меняться с ними местом. Шахтеры уж что-то, но все силачи. Увертываться от их кулаков и бутсов — все равно что плясать между дождевыми каплями.
Перед концом игры кто-то тычком ударил меня в переносицу. Мяч у меня вырвали, и я лежал плашмя, вдыхая запах шлака и дожидаясь, пока Дикки подбежит ко мне с губкой.
— Что это еще за штучки? — спросил он с какой-то особенной злостью.
— Регби, будь оно проклято.
— Значит, попал в точку. Ну, раз ты теперь знаешь, с чем его едят, может, на этом и успокоишься. Расквасился ты здорово, так что пошли. — Мне ничего другого не оставалось. Ему пришлось поддерживать меня, пока я тащился с поля, как будто у меня было пять ног. — Сегодня у тебя день особый. Поберегись.
— Ты о чем, Дикки? — Я попробовал на него посмотреть.
— Держись подальше от заварухи и спрячь кулаки. За милю видно, как ты ими машешь, — больше он ничего не сказал.
— Не я один. Там их еще двадцать пять.
— Если судья тебя поймает, ты будешь один. Один-единственный. Он может дисквалифицировать тебя на три игры. Послушайся моего совета: проболтайся до свистка и не лезь на рожон.
Он окунул мою голову в ведро, дал мне понюхать нашатыря, и я пошел назад.
Я изо всех сил старался не попасть в свалку, не рвался к мячу и следил, чтобы не очутиться под ним, когда он падал на землю. Впервые я боялся, что меня ударят. Все лицо у меня болело и мозжило, как будто кости нашпиговали булавками.
— На этом поле в регби вообще не играют, — сказал Дикки, когда мы притащились в раздевалку. — Хорошо хоть, что все уже позади. Каждый год одно и то же. Они выходят на поле, только чтобы подраться.
— Ей-богу, Дикки, они еще при римлянах живут, гладиаторы, да и только.
Мы пили чай в ветхом павильоне, выходившем окнами на трек. Никто не разговаривал. Красные, разгоряченные, блестящие после бассейна лица были повернуты к запотевшим слезящимся стеклам. Всем хотелось попасть назад в город, в «Мекку», почувствовать себя людьми.
Зимнее солнце еще не село, когда мы отправились в сорокамильный путь по плоской равнине обратно к нашим долинам, и настроение у всех постепенно поднялось. Уивера я так и не видел.
Большинство сошло на Булл-Ринге.
— Артур, ты можешь остаться? — спросил
— Зачем?
— Я думаю, ты знаешь больше моего. Держись, скоро приедем.
Один из служителей, дожидавшийся автобуса, показал мне комнату, где заседал комитет. Первым я узнал Уивера, хотя он стоял в глубине, разглядывая фотографии команд городского клуба. Потом я увидел собаку и Джорджа Уэйда. Пес спал у камина.
— Я слышал, вы попали сегодня в переделку, — сказал Уэйд. Он расщедрился на улыбку и протянул мне руку. — Я полагаю, Артур, вы догадываетесь, зачем мы попросили вас прийти.
— Я не ждал, что это будет так скоро, — ответил я.
Он обдумал мои слова и потом сказал:
— Да, пожалуй. И очень хорошо, мой друг. — Мы пожали друг другу руки. — Ну, садитесь, пожалуйста.
Всего их тут было пятеро. Кроме Уэйда и Уивера, краснолицый секретарь Райли и еще два члена комитета, которых я раньше никогда не видел. Мы расселись вокруг полированного дубового стола. Уивер оторвался от фотографий и улыбался направо и налево: мне, Уэйду, собаке, столу, стенам.
— Если я не ошибаюсь, вы уже знакомы с мистером Уивером, — сказал Уэйд. — Это мистер Райли, секретарь нашего клуба. Эти два джентльмена — мистер Главер и мистер Торп — представляют интересы комитета.
Я посмотрел на Уивера, чтобы собраться с духом. Он по-приятельски уставился на меня и спросил:
— Как вам понравились эти четыре матча, Артур?
— Очень понравились.
— Вряд ли вы уже успели освоиться с профессиональной игрой, — снова заговорил Уэйд. — Вы, конечно, понимаете, что это немножко другое дело. — Он решил сбить с меня спесь и не сомневался в успехе. — Вы ведь всерьез не занимались регби.
Я не сразу нашелся, что ответить, и он с хитрым видом поспешил добавить:
— Мы навели о вас справки. Только о вашем спортивном прошлом, конечно. После окончания школы вы перестали играть систематически. С тех пор минуло шесть или семь лет.
Уивер смотрел на меня с таким видом, как будто все это ему уже слегка надоело и мои ответы интересовали его больше, чем придирки Уэйда. Я промолчал, и Уэйд продолжал:
— Вы, Артур, конечно, не будете в претензии, если мы поговорим начистоту, чтобы, так сказать, сначала узнать, что нам подадут на обед, а потом уже садиться за стол. Мы присматривались к вам так же, как вы четыре недели присматривались к нам. Надеюсь, вы не думаете, что мы ходили за вами по пятам или что-нибудь такое. Вы меня понимаете, мой друг, не так ли?
Они ждали, что я вот-вот выкину какую-нибудь штуку, и я прикидывал, какой бы отыскать ход. Полагаться я мог только на совет, который дал мне Морис, когда узнал, что мне дали пробу:
«Держи язык на привязи. Говори, сколько ты хочешь, и больше ничего».
— Я понимаю, — сказал я.
— Насколько нам известно, вы не женаты?
— Нет.
— А где вы живете?
— Сейчас на Фэрфакс-стрит.
— Кажется, это где-то около заводов? — спросил Уивер.
— Да. Я работаю у вас, мистер Уивер.