Такова спортивная жизнь
Шрифт:
— Здорово, — сказал Морис. — Как дела, малыш? — он показал свои мелкие нахальные зубы.
Когда мы вошли в бар, его смуглое лицо поползло в стороны. Мы присоединились к небольшой группе у стойки — никто из них не пил, кроме Джорджа Уэйда.
— Привет, Артур, — сказал он. — Мы как раз говорили о новорожденном, Морис.
— Да неужели? — сказал Морис.
— А как Джудит?
— И она и он чувствуют себя прекрасно. Он весил восемь фунтов пять унций — чертов чурбанчик!
— Так и нужно, — сказал Джордж. — Мы еще сделаем из тебя отца! — Он пробурчал еще что-то шутливое, и его маленькие
Остальные решили засмеяться — Фрэнк, Морис, юнец Арни и двое нервничающих хавбеков. Мы все беспокойно задвигались.
Фрэнк, слегка сгорбившись, без всякого интереса смотрел на Джорджа дружелюбными глазами, припудренными углем. Белый шарф туго обматывал его шею, лицо у него было красное, и сразу становилось ясно, что он пришел сюда после ночной смены. Морис, который выглядел старше и, пожалуй, нелепее, чем положено семейному человеку, не так уж давно обзаведшемуся семьей, опирался на мое плечо с таким же притворным интересом. Рот Арни так и не закрывался, изображая улыбку.
Джордж, опиравшийся на стойку, знал, что несет чушь, но не останавливался и только поглаживал огромный набалдашник своей трости. Рядом с ним, точно маленький тюлень, припал к полу Тоби-второй и изнывающими от преданности глазами созерцал начищенные башмаки Джорджа, раздвинутые на истертом ковре.
Посетители за столиками говорили приглушенно, чтобы не упустить ни одного слова Джорджа. Каждая его фраза передавалась из уст в уста до самого дальнего угла комнаты, где экономно тлела кучка углей. Болельщики там, несмотря на жару, оставались в полной готовности покинуть помещение сразу же, как только Джордж или кто-нибудь другой из нас подаст знак, — они даже не расстегнули пальто и не сняли шарфы, и я почти слышал, как они потеют.
В конце концов Джордж все-таки посмотрел на часы, которые носил под отворотом рукава, — недавнее новшество — и сверил их с часами над стойкой, всегда показывавшими десять минут десятого. Он извинился и отправился в туалет. Пес последовал за ним — конец поводка исчезал в кармане дождевика его хозяина. Едва Джордж удалился походкой манекенщицы, пожираемой взглядами зрителей, как Морис включил свежую улыбку.
— Куда ты думаешь пойти вечером, Арт? — спросил он.
Я ответил, что еще не знаю, и он запустил пальцы в свои короткие черные волосы.
— Намечается вечерок. Почему и тебе не пойти отпраздновать?
— Что отпраздновать?
Он расстегнул пальто и обдернул свой лучший костюм.
— Мы разнесем их вдребезги, приятель, — сказал он. — Я поставил пятнадцать фунтов, так что теперь деваться некуда.
— Это ведь рискованно, Морри, — серьезно сказал Арни, помолчав. — Смотри не проговорись при его милости.
Он кивнул на дверь туалета. Мы жиденько посмеялись над его серьезностью.
— Не понимаю, и чего я работаю в шахте! — сказал Фрэнк.
Появился Джордж, рассеянно застегивая последние пуговицы, и замечание Фрэнка как-то повисло в воздухе. Он сменил свою утреннюю кепку на вечернюю фетровую шляпу.
— Интересно, а собаку он заставил… — начал было Арни, но тут Джордж сказал:
— Пора
Мы отправились на остановку и сели в автобус до Примстоуна. Машина уже порядком постарела и ползла в гору еле-еле, так что я предпочитал с ней не связываться. Я замечал, что все чаще езжу на автобусе.
По дороге мы не разговаривали. Первая волна зрителей уже заняла оба тротуара, поднимаясь вверх по склону под мелким дождичком, и начинали образовываться первые уличные заторы.
Серые массивные здания — из камня, а не из кирпича, как на самом дне долины, — дефилировали мимо медленной процессией; проплыл обшитый лакированным деревом узкий фасад лавки гробовщика, который всегда пробуждал во мне предчувствие, что я буду убит в тот день, когда стану его рассматривать по дороге на матч. Сегодня я уставился на него, словно бросая вызов. Толстый усач выглядывал из-за объявления в витрине, рассматривая густеющую толпу на тротуаре. Утомительность подъема в тесном потоке машин была заразительной: я начал позевывать.
Когда мы догнали Мориса, он раздавал автографы у служебного входа; мы гуськом прошли по коридору под главной трибуной. Гостевая раздевалка была еще пуста, но в нашу явились уже все игроки.
Они стояли в пальто, притопывали, быстро и сухо переговаривались, сновали между скамьей и уборной. Дей и массажист проверяли посреди комнаты экипировку. Служитель, горбатый и равнодушный ко всему вокруг, уже стоял в бетонном бассейне и среди клубов пара тер его жесткой шваброй.
Я нашел место на скамье и рассеянно смотрел, как Фрэнк спорит с Деем. Морис начал расшнуровывать башмаки — если не считать Фрэнка, только он один твердо знал, что будет сегодня играть.
Однако когда я снова взглянул на Арни, он уже тоже снял пиджак, а потом стянул и рубашку. Значит, по дороге на стадион Джордж шепнул ему, что он сегодня играет. Джорджу все больше нравились люди, которые не ленились за ним ухаживать. Мальчишка сунул руку в большую жестянку на полу и вытянул толстую колбаску вазелина. Он начал нетерпеливо втирать его в плечи, а потом вокруг ушей, уже успевших утратить форму и воспаленных. Арни любил поговорить и не закрывал рта все время, пока растирался, а его переразвитые мышцы бугрились от сдерживаемой самоуверенности. Глядя на обтягивавшую их гладкую кожу, я остро почувствовал собственную зрелость. Я встал.
Морис разделся донага. Охваченный, как обычно, возбуждением перед матчем, он подпрыгивал в гуще одетых в пальто игроков. Его испещренное шрамами тело немножко утешило меня. Я наблюдал за Морисом, словно никогда раньше его не видел. Его мышцы были твердыми и узловатыми — яростные клубочки физического напряжения. Искривленные, чудовищно наращенные бедра были заткнуты в тугие узлы колен, красных и огрубелых, которые готовился перебинтовать массажист.
Из темного коридора в раздевалку вошли три личности. Отлично защищенные от холода, они замигали в желтом электрическом свете, и двое из них устремили на игроков благожелательные взгляды. Они только что решили, кому придется сейчас выбежать на холод, под дождь, в грязь. Все уставились на листок в руках Джорджа.