Такой был план
Шрифт:
– Ты чего? – спросила Катя.
– Маму вспомнила.
– Неисправима, – медленно повернула голову на Диму Катя, округлив глаза, – вот-вот тридцать стукнет, а всё еще инфантильная. Как пятилетняя.
– Мне тридцать стукнет только через три с половиной года, – огрызнулась я, – не вот-вот.
– Отстань от нее, человек болеет, – заступился Димка, – ты можешь хоть раз быть помягче к сестре?
– Я могу вообще ее не трогать. Если такой жалостливый, возись с ней сам.
– Как скажешь.
Катя фыркнула, нервно убрала с лица упавшую прядь волос, рывком встала, схватила свою сумку и
– Сколько стоит обследование? – спросил он, снова трогая мой лоб.
Я назвала цифру. Дима присвистнул, доставая бумажник.
– Часть наличными, часть на карту, идет? Столько наличных с собой нет.
– Идет, – ответила я.
– Доберешься завтра до клиники сама? У меня завтра съемки, никак не вырваться.
– Да, Мишка поможет.
Закрыв за Димой дверь, я позвонила Мише.
– Ну что, провернула? – спросил он.
– Да. Я богата. Месяца на три безбедной жизни хватит. Скоро будешь?
– Через час.
Мы с Мишей провели тихий домашний вечерок.
– Она не может знать наверняка. Что, если бы у меня и впрямь было бы что-то серьезное? Черствые, недоверчивые, замороженные, рациональные женщины, как моя Катя, – вот проблема современности, – говорила я, пока мариновала курицу.
– Или моя последняя начальница, Марина Викторовна, которая не удосужилась разобраться, не заступилась за меня. Сразу встала на сторону неадекватной и хамоватой клиентки. Припадочная. Даже не выслушав. Хватит, – остановила я Мишу, который наливал мне вино в бокал, когда мы уселись ужинать, – еще и наорала на меня, как обычно. Постоянно орала, Миш. Как только голос не сорвала.
– У них в голове вечно стучат молоточки: деньги, деньги, – показала я, легонько постучав по виску и убирая посуду со стола, – больше ничего их не волнует. Ты доел? Убирать тарелку?
– Они всего добились сами, это да, – сплюнула я зубную пасту, когда мы чистили зубы на ночь, – считают себя такими сильными, непобедимыми. Но по дороге к этой самодостаточности растеряли чуткость, эмпатию, умение сопереживать. Стали холодными стервами, вот и всё.
– И да, наверное, Катька со многим может справиться сама, – продолжала я, расстилая постель перед тем, как уложиться спать, – но это единственное, что у нее осталось. Никакой мягкости, никакой женственности, никакой деликатности. Ледышка, даже глыба льда. Катькотрон восемь тысяч одиннадцать.
– Ну ты выговорилась? – спросил Миша, закрывая глаза.
Наутро Миша позавтракал и уехал в свой офис, у него был период подъема, и он начал реализовывать новый проект по выигранному тендеру.
А я записалась на прием к Петру Николаевичу. По дороге я не цеплялась за людей, мне было не до этого, но в приемной подкосилась и упала на диван.
– Петр Николаевич готов Вас принять, – любезно сообщила администратор.
Я поблагодарила и зашла в кабинет доктора.
– Что Вы решили? – спросил он, как обычно сердечно меня поприветствовав, – назначим дату обследования? С учетом обстоятельств можем провести обследование уже сегодня. Опасно терять время.
– Возникли некоторые затруднения с финансами, придется
– Вполне. Ваши родители живы?
– Нет, умерли. Папа – когда мне было четырнадцать, и спустя два года – мама.
– От чего?
– Я точно не знаю. Тогда мне казалось – какая разница, если их уже нет? Я очень переживала и не докапывалась до причин.
– Есть возможность получить их историю болезни?
– Можно попробовать. Могу спросить у старшей сестры. Но не уверена, что она займется этим.
– Почему? – Петр Николаевич облокотился об стол и внимательно смотрел на меня через очки в тонкой оправе.
– Ну, Катя, она – скептик. Вся в работе, очень сдержанная, зажатая и колючая. Она может счесть это ерундой и отмахнуться.
– А у Кати есть какие-нибудь симптомы, которые могут показаться настораживающими?
– Я не знаю. Мы не очень близки.
Петр Николаевич побарабанил по столу.
– Сделаем так. Я сам ей позвоню, Вы позволите? А после решим, что нам делать дальше.
Я дала номер телефона Кати и вышла в приемную. Через пятнадцать минут Петр Николаевич выглянул и поманил меня в свой кабинет.
– Не думаю, что есть смысл рассматривать Ваше заболевание в ключе наследственности. Обследование скажет больше, чем история болезни Ваших родителей.
– Что сказала Катя?
– Она не готова заниматься поисками и предоставить историю болезни родителей.
Я застыла. Катя не готова предоставить материалы, которые могут мне помочь? Ей настолько наплевать? Что с ней не так? Почему? В сумке завибрировал телефон. Звонила Катя. Я сбросила вызов. Я надеялась, что Кате тоже назначат полное комплексное медицинское обследование, собиралась побыть с Катей при этом обследовании, поддержать ее, в последнее время мы всё больше отдалялись друг от друга, и мне не хватало сестры. К тому же, я хотела показать Кате, что я тоже способна подхватить, стать опорой, проявить находчивость, если потребуется. Быть полезной. Показать пример. Родные люди не ведут себя так, как мои брат с сестрой. Брат откупается деньгами, сестра читает нотации. Нам нужно быть вместе, заодно. Не только из чувства долга, а потому что мы – родные люди.
– А сама она пройдет обследование? – со слабой надеждой спросила я.
– Нет. Ее ничего не беспокоит.
Я распрощалась, медленно вышла на улицу, завернула за угол, выпрямилась и пошла бодрым шагом. Выводы напрашивались сами собой. Катька наплела доктору, что я симулянтка. Ему это только на руку, но моя родная сестра, получается, мне не верит? Возможно, даже злится на меня. И распространяет это свое мнение обо мне всем окружающим. За что она так со мной? Меня это сильно задело. В конце концов, я разозлилась на Катю сама. Эта ее черствость – от несчастья, не иначе. По натуре Катька добрая, я точно знаю. Но долгий период борьбы, терпения, покорения вершин, прохождения через жизненные квесты изменили ее. Сделали бездушной. Как говорится, ни любви, ни тоски, ни жалости. Сама себя разлюбила, откуда взяться любви к другим? Катю необходимо вернуть, развернуть не только в свою сторону, в сторону вообще людей. И я это сделаю, так или иначе.