Такой же предатель, как мы
Шрифт:
Люк вынужден отдать должное Мэтлоку — он все еще не смирился.
— Так значит, все-таки мы защищаем интересы Организации! Ну ладно, ладно, рад слышать это от тебя — лучше поздно, чем никогда. И что же ты предлагаешь?
— Повременить с собранием Комитета, пока мы не встретимся с Димой в Париже.
— А до тех пор?
— Вопреки здравому смыслу и всему, что тебе дорого, включая собственную задницу, ты выдашь временную оперативную лицензию, тем самым доверив ведение дела диссиденту, от которого можно будет отречься, если операция провалится. То есть мне. Вниманию журналистов: у Гектора Мередита есть свои плюсы,
— А если не провалится?
— Соберешь Комитет малым составом. Урежешь его до самого минимального предела.
— И выступишь перед ним ты.
— А ты возьмешь отгул по болезни.
— Это нечестно, Гектор.
— «Честно» никто и не обещал, Билли.
Люк так и не узнал, что за бумагу Мэтлок извлек из недр пиджака, что на ней было написано, подписали ли ее оба или только один, существовала ли копия, и если да — то кто и где ее хранил. Гектор, не в первый раз, напомнил Люку, что его ждут дела, и ему пришлось выйти из комнаты в ту самую минуту, когда Мэтлок разложил документы на столе.
Но до конца дней он будет вспоминать, как возвращался пешком в Хэмпстед под последними лучами вечернего солнца и размышлял, не заглянуть ли по пути к Перри и Гейл на Примроуз-Хилл и не сказать ли им, чтоб бежали без оглядки, пока не поздно.
Потом его мысли по сложившейся у них привычке сами собой переключились на вечно пьяного шестидесятилетнего колумбийского наркобарона, который по причинам, не понятным ни ему самому, ни Люку, решил, что хватит снабжать Люка разведданными, как он делал последние два года. Лучше запереть его на месяц в вонючем сарае посреди джунглей, разрешив своим головорезам творить с ним что заблагорассудится, а затем прислать чистую одежду и бутылку текилы и выпустить, предоставив своими силами добираться домой к Элоизе.
Глава 11
В эту пасмурную июньскую субботу, садясь в экспресс «Евростар», отправляющийся в Париж в 12:29 с вокзала Сент-Панкрас, меньше всего Гейл ожидала испытать облегчение. И все-таки, с некоторой натяжкой и множеством оговорок, можно сказать, что ей действительно полегчало; судя по лицу сидевшего напротив Перри, он чувствовал то же самое. Если облегчение означает ясность, восстановление гармонии между ними, возвращение к Наташе и девочкам, а заодно привилегию стирать пот со лба Перри, пока он разыгрывает революционера, то — да, это оно и было. Впрочем, Гейл отнюдь не утратила способности критически воспринимать действительность и, в отличие от Перри, не увлеклась ролью великого шпиона.
То, что Перри передумал, не особенно ее удивило, хотя нужно было хорошо его изучить, чтобы проследить весь пройденный им путь: от высокомерного отрицания до горячего интереса к «поручению», как это называл Гектор. Иногда, правда, Перри выражал остаточные сомнения морально-этического толка. Даже колебался: «Неужели это единственный способ достичь цели? Нет ли более простого варианта?» Но ведь те же самые вопросы он задавал себе на отвесе в тысяче футов над землей.
Задним числом Гейл понимала, что семена его обращения в новую веру посеяны не Гектором, а Димой, который стал в представлении Перри кем-то вроде «благородного дикаря» Руссо.
— Только вообрази, кем бы сделались мы, если бы выросли в таких условиях. Нельзя отрицать: то,
Да, она много о них думала. Днем и ночью, особенно о Наташе — отчасти поэтому и удержалась от напоминания о том, что у Димы, который сидел на Антигуа, со страхом божьим в душе, не было особого выбора, когда настал час искать гонца, конфидента, исповедника, или кем там он назначил Перри. Или кем Перри сам себя назначил. Гейл всегда знала, что в его душе, ожидая пробуждения, дремлет романтическое желание беззаветно посвятить себя чему-нибудь — и если это сопряжено с опасностью, тем лучше.
На сцене недоставало лишь вдохновенного фанатика с будильником — и тут, как по заказу, появился Гектор, обаятельный, остроумный, обманчиво непринужденный. По мнению Гейл — типичный сутяга, способный до конца жизни доказывать, что ему принадлежит земля, на которой построено Вестминстерское аббатство. Возможно, лет через сто суд завершил бы слушание его дела, признал его правоту и вынес решение в его пользу. Но до той поры аббатство все-таки останется на прежнем месте и Земля будет вращаться своим чередом.
А Люк?.. Люк — это Люк, насколько Перри мог судить: бесспорно, надежный, профессиональный, добросовестный и сообразительный работник. И все-таки, надо признать, он обрадовался, узнав, что Люк не лидер, как они поначалу предположили, а всего лишь помощник Гектора. А поскольку Гектор в глазах Перри был непогрешим, логично было и то, что Люк ему подчиняется.
Гейл считала иначе. Чем лучше она узнавала Люка в течение двухнедельного «ознакомительного курса», тем больше склонялась к мысли, что на него-то как раз можно положиться, невзирая на его нервозность, преувеличенную любезность и беспокойство, скользившее по лицу, когда ему казалось, что никто не смотрит. А вот от Гектора, с его нахальной отвагой, похабными шуточками и сокрушительной силой убеждения, она готова была ждать чего угодно.
То, что Люк был в нее влюблен, не удивляло и не раздражало Гейл. Мужчины нередко в нее влюблялись. Как-то даже спокойнее, когда точно знаешь, как к тебе относятся. Не удивляло ее и то, что Перри ничего не замечает. Его наивность тоже в известном смысле действовала успокаивающе.
Больше всего ее тревожила страстная преданность Гектора своему делу. Он явно посвятил жизнь выполнению некоей миссии, чем, собственно, и приворожил Перри.
— Я еще не прошел проверку, — сказал как-то раз Перри в очередном припадке самоуничижения. — А Гектор — сформировавшаяся личность. — Этим комплиментом Перри награждал немногих и мечтал однажды услышать его и в свой адрес.
Гектор — идеал, к которому стремится Перри? Гектор — человек действия, который борется за то, о чем Перри только разглагольствует?
Однако кто сейчас на передовой? Перри. А кто тратит время на болтовню? Гектор.
Перри был очарован не только Гектором, но и Олли. Перри, гордившийся своей проницательностью, в жизни бы не поверил, как и Гейл, что неуклюжий и бесформенный Олли, с его казарменными замашками, сережкой в ухе, могучим интеллектом и едва уловимым иностранным акцентом (который Гейл никак не могла определить, а спросить не решалась из вежливости), окажется прирожденным наставником — педантичным, четким, умеющим сделать каждый урок интересным и запоминающимся.