Такой же толстый, как я
Шрифт:
Повисла пауза. Саша сделала вид, что внимательно рассматривает белоглазую герму Сапфо, стоящую в нише между стеллажами, копию той, что хранится в Капитолийском музее.
– От нас ты вряд ли её услышишь, – наконец ответила Агафья, – информацию нам накрошили примерно одинаковую, то, что удалось пронаблюдать и додумать, – несерьёзно. Давай обсудим, перельём из пустого в порожнее, если тебя это успокоит. Вот Катька здесь дольше всех, пусть она начинает.
Катя не случайно об этом размышляла – существовала старая семейная история, не дававшая покоя.
Дедушка Антон, с которым она провела первые семь лет, до самой школы, воевал, но на Параде Победы в сорок пятом не был. И потом ни разу не попадал 9 мая на Красную площадь – жил за Уралом, не ближний свет. Редко, но заговаривал об этом, с Катей – всего-то однажды, она была слишком маленькой для таких вещей, да и война для него оставалась темой страшной и непраздничной, не любил он её вспоминать. Но Катя знала из взрослых бесед, что разочарование сидело в нём занозой. И в детстве ей страшно хотелось подарить любимому деду парад. Лет в пять, помнится, подговорила соседских малышей, и они прошли перед стариками, сидящими на лавочке, вполне убедительным строем: с танками и машинками на верёвочках, один нёс над головой самолёт, другой тащил за собой жёлтую уточку на колёсиках, а Катя при этом пыталась выбить из жестяного барабана «Прощание славянки». Неизвестно, понял ли дедушка её порыв, потому что уже на третьем круге их разогнали за грохот и беспокойство.
Катя совсем пала духом, когда ей написала Рудина и предложила приехать. Она не смогла отказаться от такого шанса: три месяца спокойной
– И, – закончила она свой рассказ, – можете не верить, но я ничего особенного не заметила, слишком была занята, хотя всё время просидела тут безвылазно, только маму недавно съездила навестить. Агафья, вон, наблюдательная, уж скорей она что-нибудь углядела.
– Перевела стрелки, молодец. – Агафья подлила себе «Полковника». – Что ж, у меня история в некотором смысле похожая: денег не стало, а тут эти подвернулись…
Агафья как-то поразительно соответствовала своему суровому старообрядческому псевдониму (как её звали на самом деле, никому не говорила) – была строгой, суховатой, с безжалостно точным языком. Но занималась при этом развлекательным бизнесом, специализируясь на огненных шоу. Впрочем, противоречия тут не было, пиротехник, он как сапёр, если ошибается, эффект получается впечатляющий: в лучшем случае – испорченный праздник, в худшем – пожар. Поэтому аккуратность и внимание были главными профессиональными требованиями, а за веселье отвечали другие люди, в частности, Агафьин давний приятель, жизнерадостный Юрик. Он договаривался с заказчиками, обольщал, выбивал бюджет, подбирал исполнителей для файр-шоу. В хорошие времена Москва требовала развлечений и фейерверков круглый год, без салютов и девочек с пылающими поями не обходилось ни одно событие, но тут объявили кризис, и народу сделалось не до праздников. Сметы на корпоративы урезали, настроения ни у кого не было, а многие клубы начали жёстко экономить на всём, что считали лишним, – вплоть до огнетушителей. Дешевле было понемногу платить пожарным отступные, чем учесть все их законные требования. Агафья не отказывалась от работы, даже если нарушения техники безопасности становились вопиющими, но всегда предупреждала, что риск на совести заказчиков:
– Вы знаете, с какой скоростью сгорает эта синтетика, которая у вас на окнах развевается? Бамбуковое покрытие на стенах… Запасной выход хоть открыт?
– Так вы ничего не гарантируете?! – оскорблялись хозяева заведений. – Что ж, у нас обученный персонал, мы-то справимся, если у вас будут накладки.
С кризисом они всё чаще отказывались от услуг профессионалов, предпочитая обходиться своими силами. По московским клубам прокатилась волна пожаров: то во время бармен-шоу разольют канистру со спиртом, то подожгут в помещении уличный «фонтан», выбрасывающий трёхметровый столб пламени. Общественность не особо вникала, кто виноват, – чем разбираться, лучше одним махом запретить использование пиротехники. В общем, после Нового года число заказов резко упало, Юрик всё чаще злился, требовал быть помягче и относиться с пониманием к возможностям клиентов. В конце концов ушёл, заявив, что Агафья невыносима, упряма и неженственна.
Очень быстро оказалось, что все деловые контакты остались у него, а на её репутации стоит клеймо «трудный характер, невозможно договориться». Некоторое время безуспешно дёргалась в разных направлениях, а потом сделала отчаянный вывод: пришла пора сменить род деятельности. Причём не просто перейти, например, в кино. Она отказалась от привычных средств – света, цвета, фактуры и чем там ещё пользуются художники, и стала работать со словами. Агафья решила написать историю о приключениях мальчика и девочки, удравших из дому, как водится, «в Африку», но нечаянно забежавших несколько дальше – в другой мир. В итоге получилась книга, на которую легко нашёлся издатель. Публике она тоже понравилась – писать помогало искусствоведческое образование, и литератор из Агафьи получился столь же внимательный и точный, как и пиротехник, а текст был таким же ярким и радостным, как и карнавалы, которые ещё недавно кипели вокруг неё. В сущности, она не перестала устраивать праздники, просто изменила технологию. Успех не принёс ей больших денег, поэтому за приглашение, как и Катя, ухватилась с радостью.
– И поучиться не вредно, раз уж я решила поиграть в писателя. Если готовы объяснять, как это делается, – здорово.
– И кем они тебе показались – сектанты, альтруисты, жулики? Кто?
– Как тебе сказать… бабки видны огромные, в наших российских условиях это наверняка были бы грязные деньги, или наркотики, или политика, или ещё дерьмо какое. А с европейцами всякое возможно, у них реально существуют гранты на культуру.
– Хочется верить – да.
– Очень. Странно то, что я тут месяц проторчала, а кто главный, не уловила.
– Как это – Рудина, кто ж ещё.
– Ну не скажи. Хлопает глазами, тараторит, ходит – к стенам прижимается. Вот по поводу интернета тебе кто ситуацию разъяснял?
– Ма… по сути, Елена. А ты откуда знаешь, что я интересовалась?
– А что бы тебе, сетевому человеку, первым делом в голову пришло?
– Логично. Ну, Елена, понятное дело, она же на хозяйстве.
– Ой, – хихикнула Сашка, – хочешь сказать, что эта Катрин Денёв местного разлива в чём-то соображает, кроме бытовухи?
– А ты хочешь сказать, у Денёв нет мозгов? Характера?
– От неё пахнет принцессой Дианой, – заметила Катя.
– В смысле?
– «Колокольчик» от Penhaligon’s. Очень загадочные духи.
– И что? – агрессивно спросила Сашка. – Теперь всякие лохушки в метро с вьюитонами катаются.
Игнорируя Сашку, Агафья обратилась к Кате:
– Что вообще её здесь держит, что она пишет, например, если уж тут все по этой части?
– Этим я как раз поинтересовалась, – Сашка явно важничала, высокомерное выражение на простеньком, стремительно пьянеющем личике смотрелось трогательно, – она обычная редакторша. Мне Панаева говорила, просто клерк от книгопечатного бизнеса.
– И она тут, в отличие от всех, за деньги, а не за идею?
– Почему же, как раз наоборот. Мы – настоящие писатели, творцы. – Она поймала лёгкую Ольгину улыбку. – Нет, может, кто-то и ремесленник, но здесь есть художники с образованием, с даром, с амбициями… А она из простецов, которым за счастье послужить необыкновенным людям.
– Ух ты, девочки, среди нас гении. – Агафья подлила Саше ещё вина. – И какие же у тебя амбиции, поделись.
– Нехитрые, дорогуша, нехитрые. Потусуюсь здесь полгода, заручусь поддержкой всех, кого смогу, напишу крутую книжку, такую, чтобы на потребу и продавалась как зверь. Вот как твоя, да. Или твоя. – Она дёрнула подбородком в сторону Ольги и Агафьи, но те ничего не ответили, обменявшись одинаковыми, чуть змеиными улыбками. – А потом… потом пойду к косметологу, пусть вколет мне ботокс в физиономию.
– Господи, да зачем тебе, киса, до тридцатника-то? И вообще, какая связь?
– Я начну искать того, кто увезёт меня отсюда. Или сама устрою свои дела так, чтобы уехать. Но главное – ботокс, потому что родину нужно покидать, не меняясь в лице.
– Ах, вот как. Концептуально. И чем тебе родина насолила?
– Ничем. Ничего не случилось, это чутьё. Я смотрю на дверь, которая закрывается по сантиметру в неделю, и понимаю, что через год в неё можно будет выйти только боком, а ещё через год мы едва сможем просовывать письма в щель.
– Когда девочки трут за политику, это прекрасно… – Ольга потянулась за третьей бутылкой, сработал студенческий рефлекс: разговоры про судьбы России под малые дозы не идут.
– Нет, ты погоди, – Агафья посерьёзнела, – мне об этом человек десять за последние полгода сказали, самые разные люди.
– Говорю вам, надо успевать. Я бы рада вывезти всех, кого люблю, маму там, сестричку, но если у меня с собой будет только счёт в тамошнем банке, это тоже неплохо. Уехать нужно элегантно, не ссорясь с властью, как Горький, чтобы печататься здесь и жить там. Его, говорят, отравили конфетами, но уж лучше умереть от шоколада, чем от его отсутствия.
– Колбасную эмиграцию сменяет конфетная?
– Деточка, а как же Набоков, «Машенька», все дела: «Россия без нас проживёт, а вот мы без неё – пропадём», так у него вроде было?
– Нет, деточка, у него иначе: «Россию надо любить. Без нашей эмигрантской любви России – крышка. Там ее никто не любит». Это чушь, конечно. Но если надо, я полюблю, не бойся. Оттуда.– Аргументы? – поинтересовалась Ольга.
– Нет аргументов, нет истерики, есть уверенность, – неожиданно трезво ответила Сашка.
– Глаза, – в свою очередь сказала Агафья, – глаза и чуйка – вот мои аргументы.
– Аминь, – подытожила молчавшая до сих пор Катя, – давайте, что ли, выпьем, девочки, за родину.
– Не чокаясь.
– Ах ты, господи, сколько пафоса…
– Саш, а ты из нас, похоже, самая деловая – чем ты-то раньше занималась? И на кого лавочку оставила?
– Работала в небольшом рекламном агентстве. Чем сейчас этот рынок накрылся, ты знаешь.
– Да… А вот что странно: у каждой из нас перед приездом сюда что-нибудь рухнуло, заметили? Мы будто на обломках приплыли, каждая от своего корабля.
– А у тебя-то что развалилось?
– У меня? – Ольга смутилась. – Так, личное. С мужчиной не срослось. Если рассматривать наши истории по отдельности, ничего особенного, но вместе система прослеживается, нарочно они лузеров подбирают, что ли, которым больше и пойти некуда.
– Уважаю твою склонность к обобщениям. – Агафья пожала плечами. – Писателю полезно богатое воображение, но учитывай, пожалуйста, такой пустячок, как остальной мир. У них там в некотором роде кризис был, извини за банальность.
– Ага, и мужики вокруг вас мудаками оказались из-за этого? – съехидничала Сашка.
– А ты думала? Во многом. Когда берут на излом, выдерживают немногие.
– И Юрик твой? Ты его уже оправдать готова?
– Это вряд ли. Но понять могу: проблемы только теоретически сплачивают, а на практике со страху многие начинают сбрасывать балласт, лишь бы спастись самому. Я для него оказалось обузой, как выяснилось.
– Нет, Алёша не такой! Он случайно влюбился, – Ольга внезапно заволновалась.
– Конечно, детка, не такой. И это подтверждает, что никакого специального поиска сироток они не производили и, если ты на это намекаешь, проблем нам не подстраивали. Просто жизнь вообще – «это цепь непростительных преступлений друг перед другом»… [5]
– А что, девки, женихи у вас в Ордене есть? – Ольга неуклюже попыталась перевести разговор в легкомысленное русло.
– Кому и жеребец жених, – ответила ядовитая Сашка. – Ты не слышала, что ли, – только женщин принимают. – Она растянулась на диванчике, а бедного ангела, осыпанного пеплом, поставила на пол. Лежала на животе, болтала ногами, показывая стоптанные красные подошвы мягких испанских туфелек.
– Это понятно, но обслуга какая-нибудь альтернативного пола вам тут попадалась?
– Нет, по правилам мужчины на территории не появляются. Из самцов один Жакоб имеется, и тот дохлый.
– Вы как хотите, а это нездорово.
– Да брось ты, от воздержания ещё никто не умирал.
– Ах, я не о том. Нездорово непонятно почему отвергать половину человечества, не находите?
Агафья пожала плечами:
– Мы и так живём в мужском мире, должны у девочек быть какие-то тайные сады.
– И вообще, мне Рудина обмолвилась: «Мужчины просто пишут, а у женщин своя особая магия», – сказала Катя.
– Чтооо?
– Оля, ты вообще книжки читаешь? «Бегущая с волками» доньи Эстес, «Богиня в каждой женщине» – ничего тебе не говорят?
– А ещё «Сатанинские ведьмы» ЛаВея?
– Нет, Оль, ты не путай дам-юнгианок с сатанистами. – Катя впервые за весь долгий вечер по-настоящему воодушевилась. – Одни работают с архетипами, проповедуют феминизм и освобождение женской сущности, а другие, наоборот, ставят женскую силу на обслуживание мужского мифа. – Она стояла, прислонившись к стеллажу, и при этих словах машинально погладила мраморные кудряшки Сапфо.
– Аааа, Катя, пожалей меня. И те и другие используют слово «ведьма» и до смерти любят заглавные буквы, и женщина у них всегда пишется с большой Ж. Великая, Первозданная, Дикая – какая там ещё?
– У всех Ритуалы и Магия, – Ольга говорила с нажимом, всё сильней раздражаясь, – если они в это дерьмо ещё и литературу впутали, тогда я пас. Я верю только в ежедневную работу, без всяких магических штучек, гендерных обобщений и без скидок. Господи, даже в НЛП скорей поверю, чем в творческий союз по половому признаку.
– Спокойно, спокойно, – Агафья с выверенной точностью разлила остаток вина по четырём бокалам, – кто верит – будет заниматься магией, остальные – НЛП. Давайте уже напоследок – за искусство!
Она побрела по коридору, лениво ведя пальцами по стене, покрытой приятными фактурными обоями. Бестолковой героиней фильма ужасов, неотвратимо лезущей в самое пекло, она себя не чувствовала – это место казалось ей в высшей степени странным, но неопасным. Ну, вроде палаты для тихих.
Лампы ночью работали вполсилы, и поэтому узкая полоска яркого света, пробивающаяся из-под приоткрытой двери, сразу бросалась в глаза. Ольга помедлила, но хорошее воспитание недолго сопротивлялось любопытству, и она заглянула. Комната не особенно отличалась от её собственной, но казалась более обжитой: на стенах висели какие-то рекламные постеры с изображением обложек, на столе громоздилась стопка книг, мерцал монитор, на экране в качестве заставки плавало объёмное слово «жопа», отражаясь в початой бутылке коньяка Hennessy.
– …natura se consumi et senectute, – тут чтице понадобилось перевернуть страницу и пришлось прижать простыню подбородком, чтобы высвободить руку, – quam sibi dari tempus…
Она вознамерилась совершить величественное округлое движение, но тога поползла вниз, женщина суетливо попыталась её прихватить, и торжественность момента была утеряна. Ольга беззвучно отступила от двери, развернулась и на цыпочках поспешила к себе.
«Нет, хватит с меня на сегодня. Будем считать, что это тоже был сон».Глава 4
…мы просим благочестивого читателя, чтобы он не домогался объяснений во всех случаях, где достаточно одного лишь доверия к истине, установленной или собственным опытом через зрение или слух, или донесением заслуживающих доверия лиц.
Смотри, что говорится об этом в пятом вопросе первой части при разборе третьего заблуждения.
К завтраку Ольга вышла позже обычного, но другие девушки в это утро тоже не спешили. Пили кофе в молчании, лишь изредка обмениваясь просьбами передать кувшин с соком или огромную миску малосольных огурцов, которые прозорливая Алла подала к омлету. Ольга оживилась только однажды, когда в столовую вошла вторая вчерашняя галлюцинация – полнотелая ночная чтица. Правда, на этот раз она была не в простыне, а в жёлтом шёлковом платье, украшенном по подолу цветочными принтами. Кивнула присутствующим и села чуть поодаль.
– Кто это? – спросила Ольга у Сашки.
– Ну Панаева же, я тебе говорила, – с похмельным раздражением ответила та. Сашка выпила больше всех, её откровенно мутило, – медичка наша. По совместительству пишет психиатрическую прозу.
– Психологическую?
– Да нет же, о буднях психиатров, она судебной медициной занималась. Обожает поговорить о Добре и Зле, с большой философской претензией. Вольтера любит.
– И Цицерона тоже?
– Как ты догадалась? Чуть примет и ну декламировать на кухонной латыни…
Ольга с любопытством разглядывала круглое розовое личико с широким ясным лбом и слегка сплющенное книзу так, что нос загибался к маленькому, но упрямому подбородку. Такие выглядят хорошенькими в детстве, довольно симпатичными в юности и добродушными в зрелые годы, но к старости начинают напоминать о бабе-яге. Об истинном характере обладательницы этого лица Ольга судить не рискнула.
– Девушки, сегодня во второй половине дня начнут съезжаться дамы-преподавательницы, я буду занята, так что если у вас есть какие-то текущие вопросы, самое время задать их сейчас. – Елена сделала паузу, но вопросов ни у кого не возникло. – Что ж, обед ровно в два, не позже, потом начнётся подготовка к торжественному ужину, Алле будет не до нас.
Часа в четыре в дверь к Ольге заскреблась Сашка:
– Бежим скорей, первая дама уже здесь!
– Гроб на колёсиках уже въехал во двор, – проворчала Ольга, но быстро влезла в сандалии и поспешила на улицу.
В чахлой тени старого миндаля сидели Катя с Агафьей, картинно лузгали семечки и глазели на красную «мазду», стоящую у крыльца. Из неё никто не выходил.
– Ну и где? – поинтересовалась Ольга.
– Где-где – внутри! Это Джульетта Иванова, – ответила Катя.
– Какая ещё Иванова?
– Упаси тебя бог – Ива́нова!
– А чего она там сидит, замок заклинило?
– Не, тут другое. У неё есть две привычки, связанные с автомобилями: она ездит всегда на красных и выходит из машины, только если ей открывают дверцу, хотя водит сама, без шофёра.
– Фига! Крутая.
– Ну да. У нас все в курсе, поэтому даже кроткая Елена иногда позволяет себе чуть-чуть промедлить, прежде чем её выпустить.
– Вредная она?
– Джульетта? Нет, хорошая. Ну, просто смешная немного.
Тут наконец из дома выбежала запыхавшаяся Елена, распахнула дверь автомобиля, и Ольга увидела, как на пыльную землю ступили золотые туфли примерно сорок первого размера на шпильках, показались бесконечные стройные ноги, и постепенно появилась вся Иванова – высокая и прекрасная, как башня, в коротком золотом платье, обтягивающем отличную фигуру. У неё были длинные красные волосы и тёмные очки в пол-лица.
– Фига.! – снова сказала Ольга, растеряв от изумления остальные слова.
– Ага-ага, она такая! – Катя закивала с такой гордостью, будто сама сделала эту Джульетту. Скажем, вырезала из глянцевой книжки про принцесс для девочек дошкольного возраста.
– А что она, такая, пишет?
– Да всякую ерунду, – ответила Катя, глядя на даму с неподдельным умилением, – зато какой образ! Она идеальна.
– Она чудовищна! Её читают продавщицы кваса и цветочницы, я сама видела, – презрительно сказала Сашка. – И она будет нас чему-то учить?
– Знаешь, милая, – мягко заметила Агафья, – я о ней слышала. Кажется, у неё уже продан миллион экземпляров.
– Пять, – поправила Катя, оторвавшись от созерцания любимого сказочного героя, – пять миллионов. Она пишет десять книг в год. Говорю вам, это монстр в золотом платье.