Такси!
Шрифт:
Я знаю, что мама была очень подвижной. Характер у нее был из тех, которые называют «сложными»: невротичная, порывистая женщина со склонностью к депрессии. Танцы – обратная сторона той же монеты; так уж мама была устроена. Кончились танцы – и депрессия взяла свое. Самоубийство давно уже дремало в глубинах ее существа; заложенное в генах, запрятанное в психологии, оно только ждало своего часа… И отец с его холодностью, со страхом попасть в неловкое положение, со своими идеями о том, как должна держать себя супруга директора, попросту вытравил из нее танцы, хотя именно танцы его к маме и привлекли. Он выпустил на волю ее склонность к самоубийству.
Я раздумывала об этом, пока
У некоторых есть способность оставаться как бы в неприкосновенности, что бы ни происходило в их жизни. Люди, события, проблемы отлетают от них, как теннисные мячики от стенки. А стенка остается целой и невредимой. Я не хочу сказать, будто считаю таких людей бесчувственными. Нет, я просто думаю, что у них есть защитная оболочка, они приспособлены к выживанию. С мамой все иначе. Это как если бы теннисный мяч упал на цветок, сломал стебель и смял лепестки.
Порт-Кросс-роуд. Я заглянула в щель для почты. Записка, оставленная мной Джоэлу, так и валялась на коврике у двери. В мою тупую больную голову пришла идея. В магазине на углу я купила клейкую ленту и парацетамол, на улице вскрыла упаковку парацетамола и приняла пару таблеток, с трудом проглотив их без воды, а оставшееся лекарство сунула в карман куртки. Потом вернулась к двери Джоэла, отмотала несколько дюймов клейкой ленты и отгрызла ее зубами от рулона. Опустившись на корточки, я залепила лентой щель между дверью и полом. Если кто-нибудь войдет, липучка оторвется. После этого я снова села в кеб. Хорошо, когда что-то предпримешь – пусть даже что-то бестолковое.
Я ехала по Тауэрскому мосту в сторону Брик-лейн и обдумывала, что скажу Стефу. Я хотела выложить ему все, что знаю, предупредить… О чем? Что мне, собственно говоря, известно? Что «тот человек» – полицейский под прикрытием и не надо хранить его деньги? А как я все это объясню?
Я рискую жизнью, рассказывая тебе это.
А вдруг так и есть?
Нет, ничего-то я Стефу рассказать не могу. Чувство долга перед Крэйгом не позволяет – как бы мне это ни было поперек горла. А как заявиться к Стефу, зная то, что знаю, и ничего не сказать?
Я вытащила из бардачка голубой мобильник и позвонила Винни. Никто не отвечал. Где ее носит, когда она действительно нужна?
Чтоб ты треснул, Крэйг Саммер, чертов хрен.
5.05 вечера, а я за рулем с самого полудня. Но работа дала мне возможность сосредоточиться на чем-то безобидном, на доставке людей из пункта А в пункт Б. Хотя в целом день получился не приведи господь. Я вообще ненавижу ездить днем – и с движением проблемы, и пассажиры вечно взвинченные, – но сегодня все просто шло вверх тормашками. Для начала какая-то богачка тормознула меня у Найтсбриджа – попросила подвезти ее к бутику на Риджент-стрит и подождать, пока она прибарахлится. Обещала быть через три минуты, но спустя четверть часа я так и сидела с тикающим счетчиком. Еще через пять минут я заподозрила, что меня кинули, и уже собиралась вылезти и отправиться на поиски, когда она появилась снова – сияющая, нагруженная четырьмя сумками покупок. Потом в Паддингтоне ко мне села пожилая леди и тотчас подняла крик: в машине-де нога на полу валяется! Нога… Искусственная, разумеется, но эта несчастная старая дуреха приняла ее за настоящую. Что за безумный мир… Как можно вылезти из такси и не заметить, что обронил там ногу? Да и я бы засекла, если бы кто-то сел в мой кеб на двух ногах,
Сейчас я везла чернокожего парня в чересчур облегающих джинсах и смехотворных зеркальных очках; ехали мы из ночного клуба в Путни в какой-то бар. Всю дорогу он без умолку трещал по своему мобильнику и жевал резинку. Жевал громко, широко разевая пасть и чавкая. Судя по командирскому тону и по разговорам, работал парень управляющим – то ли в клубе, то ли в баре, то ли и в том и в другом. Один бог ведает почему он упорно называл меня Триной.
– Эй, Трина, а побыстрее можно? У меня стрелка через пятнадцать минут.
– Трина, за десять минуток доскачем? Ни хера ж себе движение.
– Трина, детка, газку можешь поддать?
Зазвонил розовый мобильник. Эми.
– Кэти, это я.
– Привет, золотко. – Я понизила голос до шепота: – Ночью ты была великолепна. Я бы с радостью осталась подольше, но ты сама знаешь…
– Уж я-то знаю. – Она явно кипела. – Ты где, Кэти?
– Почти в Путни. А что?
– Я хочу, чтобы ты приехала.
– Конечно. – Мысль о еще одной подобной ночи воодушевляла. – Поработаю часиков до десяти. Пойдет? Могу что-нибудь вкусное захватить.
– Нет. Я хочу, чтобы ты приехала прямо сейчас. Как можно быстрее. – Голос ее дрожал. Она что, плачет?
– Эми, что случилось?
– Ничего. Просто приезжай. – И повесила трубку.
– Трина, ты меня слышишь? – Пассажир раздраженно стучал по стеклу. На меня вылупились два маленьких зеркала. – Я просил свернуть направо, а ты проскочила.
– Ой, извините, – без малейшего раскаяния произнесла я. – Сейчас развернусь.
– Да ладно. Тормозни прямо здесь.
Я так и сделала. Он расплатился, хрен тебе чаевые.
– Эй, почему вы называете меня Триной? – спросила я, когда парень выбрался из машины.
Двойные зеркальца повернулись и воззрились на меня.
– Это вы о чем, леди?
Эми развела костер в саду за домом; языки пламени взвивались высоко вверх. Она притащила целые кипы картона, развалившиеся плетеные корзины и, кажется, старые стулья, распиленные на части, и отправляла все это в огонь. На ней была красная шелковая пижама – не самое подходящее облачение для возни с костром – и резиновые сапожки. Некоторое время я наблюдала за ней, стараясь держаться подальше от клубов дыма, а потом поинтересовалась:
– К ночи Гая Фокса [13] готовишься?
Моросило, под каплями дождя пламя шипело, и дыма становилось все больше. Эми то и дело оглядывалась на меня. Если бы только ее лицо было лучше видно в темноте.
– Ну как, свозила матушку к врачу? – Голос был высокий, тонкий.
– Да, все в порядке. Пришлось прождать целый час, пока ее посмотрел специалист, – ну ты же знаешь эти больницы.
Эми отвернулась к костру, и я заметила, что плечи ее дрожат. Хотелось подойти, поцеловать ее, но я не решилась. Прошлой ночью вкус ее губ был так сладок – смесь попкорна, песен менестрелей и галантных фраз.
13
Ночь Гая Фокса, или Ночь костров, отмечается 5 ноября в память о неудавшемся покушении на короля Якова. В эту ночь англичане считают своим долгом что-нибудь поджечь.