Таксопарк
Шрифт:
Тарутин поднялся на ступеньку и нажал кнопку звонка охраны.
— Я ждал вас.
— Вот как? Честно говоря, я пришел сюда случайно.
— Случайно попала кура в кастрюлю… Правда, я уже думал, что вы не придете.
Лариков стоял спиной к Тарутину, что-то перебирая на столе. Бледно-фиолетовая наколка «Миша» у основания большого пальца то сжималась, то растягивалась наподобие игрушечной каучуковой рожицы.
— Что же вы стоите? Садитесь.
— Куда? — спросил Тарутин.
Лариков усмехнулся и указал рукой в кресло, стоящее поодаль,
Заместитель начальника управления по таксомоторным перевозкам перенес свое тяжелое тело от стола к дивану и плюхнулся на его упругое сиденье, скрестив короткие ноги, словно замирая в нелепом танце. Он исподлобья бросил на Тарутина непонятный взгляд. Но, в сущности, Тарутина это не должно было волновать — он для себя все-все решил. В конце концов, он больше потерял в этом городе, чем нашел. Единственно, что ему сейчас приносило неудобство, — это мокрый воротничок (прежде чем войти сюда, пришлось хорошенько освежиться в туалете холодной водой).
Лариков вздохнул и откинулся на спинку дивана.
— Конечно, ты прав, Андрей, что и говорить.
Тарутин вытянул шею. Он готовился к разносу, к грубому окрику. И не так была неожиданной фраза Ларикова, как тон — в нем не звучала фальшь или желание подсластить пилюлю.
— Прав, прав, — повторил Лариков, глядя в сторону.
Наконец Тарутин справился с волнением.
— Скажите, Михаил Степанович, почему вы назначили директором меня? Такие ходили вокруг орлы, рубахи парни. С опытом.
Лариков вновь тяжело вздохнул. Лицо его сморщилось. Он пощупал короткими пальцами свой нос, подбородок, провел ладонью по шее…
— Как тебе сказать… А почему не тебя?! Толковый, грамотный инженер, интеллигентный молодой человек. Почему не тебя?
— Вот, видите, — с каким-то неожиданным злорадством произнес Тарутин и отвел глаза.
— Знаешь, — вдруг оживился Лариков, — я двадцать лет шоферил. Всей премудростью овладел. И когда вспоминаю те годы, думаю: в чем был прокол моего воспитания? Меня тогда окружали люди, мягко говоря, грубоватые. И грубость была способом обороны, мол, не размазня, ездить на себе никому не позволю. И все вокруг них казались такими же — дерзкими на язык, суровыми на вид… — Лариков, улыбаясь, смотрел на Тарутина. Но в улыбке его не было сейчас обычной уверенности. — Есть одна странная закономерность, Андрей, я заметил… Назначили к нам управляющим Круговерова, горлодера и грубияна. И весь аппарат стал таким же — крикуны и неврастеники. Потом его сняли, назначили Муромцева. Интеллигентный человек, тихий, вежливый. И аппарат как подменили. Даже уборщицы и те без стука не войдут в отдел. Словом, не автотранс, а рай земной, в ушах от тишины звенело. А главное — работа шла…
— Значит, вы эксперимент на мне проводили? — Тарутин
Лариков все продолжал вздыхать, морщиться и щупать в задумчивости свое лицо. Странный какой-то он сейчас, думал Тарутин. Необычный. Вроде не в себе…
— Ты извини меня, Андрей… Стар я стал.
— За что? — Тарутин не понимал, что имеет в виду Лариков.
— Что не вступился за тебя. На «селекторке». Робость оковала, понимаешь… Заместитель министра все же. А мне на пенсию выметаться скоро. Думаю, ну их всех к бесу…
Пшеничные его брови у основания покраснели и теперь казались ненастоящими, бутафорскими. А круглое лицо с набрякшими под глазами мешками, со складками у рта, из которого, делясь длинными паузами, вылетали слова, такие густые, тяжелые, что их можно было коснуться руками, лицо это сейчас стало близким Тарутину…
— Вот еще, — пробормотал он. — Я даже обэтом и не думал…
— А ты думай! Думай! О тех, кто тебя предает, думай.
— Ну, Михаил Степанович… у вас еще появится возможность…
— Не появится, Андрей Александрович. После «селекторки» я сцепился с Кориным. Он сказал, что это все мои дела. Фантазии. Поэтому я, дескать, обязан поднять твой парк. Другого решения вопроса он не видит…
— Не понимаю.
— Что там не понимать? Хочет меня перевести в твой парк… директором.
— Вот оно что!
Тарутин покрутил головой. Странно. Ведь он сам готовился подать заявление об уходе. Но сейчас, когда Лариков ему сказал об этом, так заныло в груди… И такой серьезной показалась потеря. Таким родным показался этот суматошный, добрый, жестокий и равнодушный таксопарк…
— Вот оно что, — повторил Тарутин вялыми сухими губами. — Что ж, пожалуйста… Хоть сейчас.
Лариков вскинул брови, собирая в глубокие морщины кожу лба.
— Не кагалтись, понял?! — закричал он.
— А я не кагалчусь! — Тарутин чувствовал нарастающую злость.
— Кагалтишься! — прокричал еще громче Лариков.
— Это вы кагалтитесь, а не я!
— Пить надо меньше, ясно?!
Тарутин с изумлением взглянул на Ларикова.
Они немного помолчали, глядя в разные стороны. Тяжело опираясь на руки, Лариков встал с дивана и обронил негромко и обиженно:
— Жду его тут, жду. А он…
Сделал несколько шагов по кабинету. Остановился у стола.
— Слушай, Тарутин, когда твой Фомин возвращается?
— Днями. Лечится человек.
— А кто вместо него?
— Водитель один. Член бюро. Григорьев.
— Дядя Петя? Какой же из него парторг? Мягок. Товарищами мы когда-то были, шоферили вместе.
— Что вы вдруг Фомина вспомнили?
— Нужен он сейчас. Для дела.
Лариков взял серую пухлую папку. Тарутин узнал ее — работа Шкляра…
— Такой отличный план придумали. Эх! — Лариков бросил папку на стол.
А толку что? — Тарутин вытянул губы трубочкой, как ребенок.
— Драться надо за него, вот что!
— Вы и деритесь.
Лариков боком присел на край стола. Взгляд его усталых глаз медленно полз по бледному лицу Тарутина, цепляясь за невысокий лоб, короткий нос, губы, задержался на ямочке подбородка.