Таксопарк
Шрифт:
— Ну, бабушка… Вот еще. То мама, то ты… Должен ведь человек где-нибудь работать.
— Но почему в такси?
— А почему не в такси?
— Но там же опасно. Все мои знакомые качают головами. Мой внук — и таксист… Лерик, ты на чай берешь?
— Конечно.
Бабушка всплеснула руками.
— Какой ужас! Это же некрасиво, унизительно.
Серебряные ложка и вилка с загадочными вензелями на ручках были извлечены из старинного торжественного набора. Набор этот переходил из поколения в поколение, и все знали, что после смерти стариков он предназначен старшей дочери, Валериной
— Зачем, бабушка? Попроще бы что-нибудь, — Валера помахал в воздухе ложкой.
— Такой редкий гость — и попроще? Ешь!
— Ладно. Буду есть, как царь.
Он погрузил ложку в фасолевый суп — светлый, покрытый кружочками жира, сквозь которые островками высилась картошка. Изумрудная петрушка испускала потрясающий запах. Только бабушка могла так вкусно готовить. Валера прикрыл глаза и покачал головой.
— Ну, бабушка, ты сегодня через себя перепрыгнула.
— Вкусно? Ешь, ешь. Я еще подбавлю. — Она сидела, не спуская глаз с Валеры. — Так сколько ж тебе отваливают этих чаевых?
— Когда как. Рублей шесть-семь в среднем за смену.
Бабушка недоверчиво заморгала.
— Ведь это все очень много, Лерик. Ты просто миллионер. Куда же тебе такая прорва денег? И еще зарплату получаешь.
— Нищим раздаю. В таксопарке. Знаешь, сколько этих нищих?
— Я серьезно, Лерик.
— И я серьезно… А есть, которые и побольше привозят. У кого как получается.
Бабушка огорченно подперла кулачком щеку.
— Лерик. Это опасно. И унизительно. Ты должен дать слово бабушке, что будешь возвращать чаевые обратно.
— Ну да! Я однажды попытался так сделать. Села ко мне гражданка с подругой. Приехали. Я протягиваю сдачу пятнадцать копеек. А она говорит подруге: «Везет нам сегодня на идиотов. Какой-то ненормальный шофер попался». И бросила пятнашку в салон… Нет, дудки. Не стану я за ними бегать. Ты-то сама оставляешь чаевые, когда пользуешься такси?
— Ну… я молчу. И если шофер мне не отдаст, я оставляю.
Валера рассмеялся и отодвинул пустую тарелку. Бабушка вернулась к плите и заглянула в латку.
— Представляю, что сказал бы дед на твои эти… штуки.
— Дед сказал бы, что маловато привожу за такую сумасшедшую работу.
— Может быть, — вздохнула бабушка. — Он стал такой странный. Вчера что-то перегорело в проводах. Дед полез посмотреть пробки и устроил темноту во всем доме. Люди бегали по этажам и кричали: «Что случилось? Почему нет света?» А он стоял за дверью и боялся слезть. Говорит, что не чувствует табуретки. Представляешь? Не чувствует табуретки. С ума сойти…
На второе у бабушки была сегодня утка. По-особому запеченная в каком-то белом соусе. Коричневая хрустящая кожица лопнула, обнажая нежно-розовое мясо в испарине сока. Валера понюхал утку и зажмурил рыжие ресницы.
— Бабушка! — крикнул он. — У тебя есть тайна. Нельзя же так просто, в будний день, приготовить такой обед. Ведь я заскочил сюда случайно. — Он всадил в утку тяжелую серебряную вилку, выпуская пряный чесночный сок. — Какая у тебя тайна, бабушка?
— Какая там тайна? Деду стукнуло семьдесят восемь.
Валера замер. Ведь все-все забыли: и мама, и тетки…
— Конечно, — продолжала бабушка
— Извини, бабушка, мне стыдно, — виновато проговорил Валера.
— Тебе-то что. Я чуть было не забыла, — лукаво улыбнулась бабушка. — Слышу утром, он кряхтит, ворчит что-то. У шкафа возится, где справки всякие, квитанции лежат. Спрашиваю: «Что, дед, не спится?»
Отвечает: «Знаешь, мне вроде сегодня семьдесят восемь стукнуло. Сам себе не поверил, паспорт смотрю — верно», И тоже смеется, без всякой обиды.
— Умный у нас дед. — Валера проглотил откуда-то вдруг взявшийся в горле ком.
— Умный дед, — счастливо кивнула бабушка…
Щетки легко раздвигали снежную жижу, сохраняя мутноватый, ограниченный дугой кусок стекла, сквозь который проглядывала унылая слякотная улица. Их ритмичное постукивание успокаивало… Визит к бабушке печальным укором растревожил душу Валеры. На какое-то мгновение он перестал быть молодым человеком, сравнительно бездумно переживающим жизненные неурядицы, в нем вдруг проявилось философическое отношение к тем началам, которые человек ощущает в зрелом возрасте или уже не ощущает никогда: он и старики, и мать, и все близкие ему люди — это одно целое. Только у каждого свое лицо, свои руки, свой голос. Но если чья-то боль, то это общая боль. И чья-то радость — общая радость… Он вспомнил бабушкин голос, тихий, ласковый, когда она протянула на прощанье сверток с пирожками… «Поменять бы нам квартиры, съехаться, жить вместе. Сколько той жизни осталось у нас, а видимся так редко…» Валера твердо решил поговорить со своими. И действовать. А еще он решил купить подарок, например костяные красивые шашки, и привезти деду, сегодня же купит и завезет. Валера представил, как растрогается дед — маленький, с узкой профессорской бородкой, и опять на душе стало печально и тепло…
До срока исполнения заказа было еще достаточно времени, можно и поработать в городе.
Валера подрулил к первой попавшейся стоянке и пристроился в хвост какого-то таксомотора. Водитель, втянув голову в высоко поднятые плечи и сунув руки в карманы брюк, осматривал свою машину. Затем подошел к Валериному таксомотору и постучал в стекло.
— Мастер, закурить есть?
Валера достал пачку и ловко выбил из нее сигарету.
— Вот спасибо. Такая хреновая погода, и ни одного клиента, минут двадцать загораю. — Он с особым вниманием всматривался в лицо Валеры. И у тебя тоже не густо с заказами?
— Есть один. Через два часа. В Рыбачий поселок.
— План будет. Повезло.
Он обошел Валерину машину и, не спрашивая разрешения сел рядом.
— Такая эта гадская стоянка, всегда тут загораю. А в других местах, считай, очередь — инвалиды и беременные садятся первыми… И откуда я тебя знаю, мастер, вспомнить не могу.
Валера пожал плечами и тоже закурил для компании.
— Виделись где-нибудь, на одних улицах работаем.
— Вспомнил! — воскликнул водитель. — Ты у гостиницы с Танцором поскандалил? Ты или не ты?