Таксопарк
Шрифт:
— Что… нарушает? — произнесла Фаина.
— Пассажиров спаивает, — ответил Танцор.
— Послушайте… Оставьте бутылку. Честное слово, мне ее подарил человек, у которого умерла жена.
— С чего же это он тебе подарил? — Фаина, как подсказывала субординация, перешла на сторону начальства. — На радостях, что ли, подарил?
Валера рванул бутылку. Горлышко выскользнуло из рук контролера, и бутылка ударилась о рулевое колесо. Звон разбитого стекла. И пронзительный коньячный запах мгновенно вытеснил все остальные запахи.
— Что же вы наделали? — Валера растерянно держал на весу осколок желтого стекла.
Лицо Танцора покрылось бурыми пятнами, а усы задергались под худым носом.
— Я снимаю тебя с линии! Отправляйся в парк. — Он размашисто написал на путевом листе какие-то корявые слова. — А ты, Фаина, свяжись с централкой, сообщи. И проследи, чтобы с заказом этим все было в порядке.
Контролер вылез из машины и хлопнул дверью. Фаине стало жаль Валеру. У того был сейчас такой убитый вид.
— Дурачок, дурачок. Сам и виноват.
— Честное слово… Мне подарили. У человека умерла жена. — Валера все не выпускал из рук бутылочный осколок.
— «Подарили, подарили»… Заладил. Ну и отдал бы ему. Случай такой. Пользы своей не увидел. Пожадничал.
— Как… отдал? Он же старший контролер.
— Теперь неприятностей не оберешься. Дело заведет, — разоткровенничалась Фаина. — Хранение алкоголя в такси — серьезный проступок. Уволить могут… А он такой стервец, если вцепится, не отпустит. После операции вообще зверем стал. Точно ему вместо аппендицита совесть вырезали.
— Как… ему отдать? Он же контролер, — все бормотал Валера.
— Ну, заладил! «Контролер, контролер»… А что, контролеры не люди? — разозлилась Фаина. — Потопчись восемь часов на улице. И в жару и в мороз. Днем и ночью. Да с такими оторвами, как ваш брат таксист. За восемьдесят рублей в месяц… Посмотрела бы я на тебя тогда…
Но Валера ее не слушал. Он выскочил из машины и побежал в сторону, куда направился Танцор. На стоянке в ожидании пассажиров гуськом вытянулось несколько свободных таксомоторов. Танцор стоял у головной машины, что-то записывая в блокнот. Валера приблизился.
— Послушайте… Выходит, если бы я вам отдал эту бутылку, ничего бы не было, да? Ни записи, ни снятия с линии, ничего, да?
— Что, спятил? — прошипел контролер, едва раздвигая узкие губы. — А ну проваливай отсюда, хулиган!
— Я не хулиган! А вы — взяточник!
Вокруг уже собрались водители. Вид Валеры с подозрительными размывами на брюках, с резким коньячным запахом был потешен и непонятен — вроде и не пьян с виду…
— Что, парень, в бочку шагнул? — произнес кто-то со смехом.
Валера вплотную приблизился к контролеру…
— Крохобор! Ничтожество! Из-за тебя, из-за таких, как ты, люди совесть теряют… Гад! Собака!
Танцор растерялся. Такая стремительность застала его врасплох.
— Уберите его! — крикнул он
Но никто не двинулся с места. Таксисты стояли молча. Не понимая в деталях, что произошло, каждый из них, вероятно, догадывался… Потом так же молча отошли от Валеры по своим машинам. Уже без смеха… Танцор в растерянности смотрел им вслед.
Валера смахнул слезу и, повернувшись, побрел прочь.
Младшая кладовщица Лайма приподняла плечи и обхватила сухими пальцами острые мальчишеские локти. Невозмутимые бесцветные ее глаза на этот раз возбужденно блестели. От волнения латышский акцент настолько искажал фразу, что Тарутин с трудом улавливал смысл.
Звуки их шагов гулко и перебивчиво метались в пустом коридоре. Лайма встретила Тарутина на площадке административного этажа, она специально поджидала директора. До приемной было не так уж и далеко — два коридорных марша, а Тарутин и не пытался остановиться, точно вопрос, который сейчас волновал Лайму, не стоил внимания.
Лайма умолкла. От ее сутулой неуклюжей фигуры исходили тихие гневные волны. На узкой спине под серым свитером проступали бугорки позвоночника. Сморщив нос, она пыталась подавить нарастающий зуд, но безуспешно. И чихнула. Несколько раз подряд. Тоненько, застенчиво.
— Фот. Фсегда, если нервничаю, — произнесла она.
— Будьте здоровы. — Тарутин не обернулся.
— Я тумала, меня побьют кулаками. — Лайма смотрела в спину Тарутина. — Они так кричали на меня.
Заметив директора, несколько человек, что топтались у дверей приемной, разом обернулись. Невнятно ответив на приветствие, они вяло расступились, освободив проход. Следом за Тарутиным в приемную проскользнула и Лайма.
На всех стульях, на кушетке, в креслах разместились водители. Человек двадцать. При виде директора они поднялись. Многие в руках держали грязные ломаные детали.
Секретарь Галина растерянно переводила взгляд с директора на молчавших шоферов.
— Все ко мне? — Тарутин стягивал на ходу пальто. — Товарищи знают, что по личным вопросам — вторник и пятница?
Пользуясь своим ростом, Тарутин легко поверх головы обратился к секретарю. Галина пожала плечами. Тарутин медленным взглядом обвел обступивших его мужчин…
Хмурые лица. И глаза. Голубые. Серые. Черные. С прищуром. И круглые, навыкате. И с косинкой. У одного небольшое бельмо. (Интересно, как его пропустила врачебная комиссия?)
Набрякшие мешки под глазами (печень, видно, не в порядке)… Морщины глубокие, резкие (а сам еще молод, лет тридцать)… Порочное лицо. И наглое.
А тот розовый, умытый, пышет здоровьем (болтун, видимо, и остряк)… Нежные девичьи щеки. И румянец (как он его сохранил в городе? В воздухе, отравленном выхлопными газами. Такой бравый румянец)… Губы тонкие, сжатые. А у того губы приоткрыты, пухлые. Зубы широкие белые, здоровые.